Шрифт:
Закладка:
В преддверии празднования тысячелетия активно обсуждались некоторые спорные вопросы русской историографии (высадились ли варяги в 852 или 862 году; явились ли они мирно или вторглись силой и т. д.). Одним из событий, привлекших большое внимание общественности, был открытый диспут об истоках Российского государства между московским историком М. П. Погодиным и «любимым профессором» Санкт-Петербургского университета Н. И. Костомаровым [Барсуков 1903: 278–279; Prymak 1996: 94–98][363]. Поводом для этого ученого «поединка», состоявшегося 19 марта 1860 года в переполненном актовом зале Санкт-Петербургского университета, был вопрос об этнической идентичности первых русских князей: были ли они норманнскими варягами (точка зрения Погодина) или древними литовцами (мнение Костомарова)?[364] Хотя научные детали спора оказались «сухими» (по крайней мере, по мнению Чернышевского), весь Санкт-Петербург был взбудоражен этим «учено-литературным фейерверком»[365]. Это событие, превратившее мудреную науку в публичное представление, отличала широкая публичность. «Поединок» щедро и восторженно освещался в прессе; цензор Никитенко, который назвал его «просто зрелищем», был в меньшинстве [Никитенко 1893, 2: 180][366].
Погодин открыл вечер категоричным заявлением, что русское общество наконец достаточно созрело для публичных дискуссий[367]. То, что история и идентичность стали предметом общественного разговора, было также признаком прогресса общества. Как заметил сенатор и писатель-сатирик К. Н. Лебедев, животрепещущие вопросы того времени наносили отпечаток даже на древнюю историю: «Время не то, что было в 30-х годах, и жизненные начала публицистики и национального вопроса втираются в воззрения даже на события IX века». Участники завершили диспут об истоках России примирительным высказыванием:
«да здравствует наша Русь, откуда бы она ни пришла!» – которое было благосклонно встречено аудиторией и прессой[368]. Многие другие ученые диспуты и публичные лекции, последовавшие вскоре, также вращались вокруг тысячелетнего наследия и идентичности[369].
Репрезентации «Тысячелетия» распространялись в обществе в самых разных формах. Газета была лишь самым доступным способом. Издатели выпустили десятки книг, брошюр, буклетов, альбомов и путеводителей, предназначенных для образованных и полуобразованных читателей. В связи с празднованием тысячелетия появились две памятные публикации: «Историческая карта-таблица тысячелетия России» – иллюстрированный обзор русской истории и «Этнографическое описание народов России» – путеводитель по этническому составу Российской империи[370]. Значительной популярностью пользовался и другой справочник – «Биографические очерки лиц, изображенных на памятнике тысячелетия России, воздвигнутом в г. Новгороде 1862 г.», составленный Н. К. Отто и И. К. Куприяновым. В официальном календаре на 1862 год «Месяцеслов» была опубликована статья историка Павлова, озаглавленная «Тысячелетие России. Краткий очерк отечественной истории». К ней была приложена литография памятника «Тысячелетие России», позволившая многим наглядно представить себе памятник за несколько месяцев до его официального открытия[371]. Кроме того, в честь сентябрьских празднований была отчеканена памятная бронзовая медаль[372].
Памятник был также воспроизведен в современных лубках, литографиях и фотографиях, обзор некоторых из которых был сделан фельетонистом из «Северной пчелы» вскоре после празднования[373]. Фельетонист «Сына отечества», в свою очередь, даже предложил распространить памятник «Тысячелетие» в «сотнях тысяч» миниатюрных моделей, чтобы люди «во всех углах и концах России» могли представить себе прошлое и будущее их Родины[374]. Именно эта бесконечная воспроизводимость памятника делала его подлинно национальным объектом; его многочисленные версии распространялись среди русского населения в различных визуальных и вербальных формах. Несмотря на отдаленное местоположение и туманную иконографию, памятник еще долго обсуждался в русском обществе. В этом смысле скульптура бросала вызов своим самым суровым критикам, предрекавшим ее забвение. Стасов сформулировал этот критический настрой следующим образом: «Памятник стоит вот уже двадцать лет на месте. Но на что он? Кому он нужен? Даже видит ли его кто-нибудь, в его углу в Новгороде?» [Стасов 1894–1906, 1: 483]. Тем не менее дискурс поддерживал памятник, хотя и в форме множества разноголосых интерпретаций.
Императорский Эрмитаж
В 1852 году Императорский Эрмитаж последним из крупных королевских галерей Европы открыл свои двери для публики. Свободный вход в музей был введен еще позже, в 1865 году. Хотя идея создания общедоступного учреждения искусства была и привлекательной, и актуальной, Эрмитаж неохотно присоединился к проекту построения нации. Судя по современной периодической печати, публика тогда практически не замечала музей. Такой контраст по сравнению с памятником «Тысячелетие России» говорит сам за себя. Эта невидимость кажется тем более поразительной, что сегодня Эрмитаж является, пожалуй, главным музеем России. Однако в эпоху культурного национализма Эрмитаж мало что мог предложить патриотам русской живописи как в плане произведений искусства, так и с точки зрения их обсуждения. Начиная с 1825 года в музее находилась небольшая коллекция русских картин, но она была неравномерной, случайной, и в ней преобладали неоклассические сюжеты, как в картинах «Последний день Помпеи» Брюллова и «Медный змий» Ф. А. Бруни. Григорович отмечал, что для тех, кто заинтересован в русском искусстве, любая церковь или частная коллекция может предложить больше и лучше, чем две комнаты Эрмитажа [Григорович 1865: 134–135]. В целом развитию русской коллекции Эрмитажа уделялось очень мало внимания вплоть до 1897 года, когда ее совсем убрали из экспозиции и она стала частью Русского музея. Славу музею приносила и продолжает приносить его превосходная коллекция западноевропейского искусства.
Первые 100 лет своего существования Эрмитаж, соседствующий с официальной резиденцией русских царей в Зимнем дворце, был довольно странным учреждением. Начало музея восходит к 1764 году, когда Екатерина Великая приобрела первую крупную коллекцию у берлинского купца И. Э. Гоцковского. В следующие два десятилетия русская императрица собрала впечатляющую коллекцию западноевропейского искусства, которая могла соперничать с более старыми и более прославленными музеями в Европе. Помимо западноевропейской живописи, «просветительский проект» Екатерины охватывал гравюры, естественнонаучные редкости и впечатляющую коллекцию из 10 000 резных камней. Музей возник как маленький павильон, называемый «приют отшельника», но вскоре он стал местом проведения так называемых эрмитажных собраний, состоящих из игр, театральных представлений и роскошных пиров. В этом сценарии картины, по сути, служили театральным фоном екатерининского Эрмитажа; ее художественная галерея, расположенная по соседству, стала еще одной сценой для демонстрации культурного капитала России. Эрмитаж, таким образом, служил витриной просвещения, в выгодном свете представлявшей Россию иностранным гостям.
В первой половине XIX века Эрмитаж начал постепенно превращаться из эксклюзивной частной коллекции в публичный музей. Поскольку это пространство было, по сути, продолжением Зимнего дворца, до 1850-х годов доступ к его богатствам имели немногие избранные, включая любителей искусства из дворянского сословия, иностранцев и студентов Академии художеств, и то только в то время, когда императорская семья была в отъезде. Когда двор находился в Зимнем дворце, доступ к коллекции могли получить только придворное общество и особые высокопоставленные лица из зарубежных государств [Cahn 1999: 38]. Один иностранный посетитель, немецкий путешественник И. Г. Коль, заметил по этому поводу:
Посетителей [sic] в Эрмитаже не очень много, потому что гости, как и иностранцы, должны получать особые билеты, которые, правда, выдаются без труда; и все же этого небольшого препятствия достаточно, чтобы отпугнуть большое количество людей <…> В Петербурге много хорошо образованных семей, которые никогда еще не были в Эрмитаже [Kohl 1980, 1: 282][375].
В 1826 году, например, было напечатано всего 600 билетов. Поскольку Эрмитаж относился к ведомству Министерства императорского двора, современные путеводители по городу причисляли музей к царским дворцам, а не
