другой уехал работать в Турцию, еще один живет под Москвой и только один остался с родителями или с мамой, я так и не поняла ничего про его отца. Я спросила, как называется его родной город, он ответил, я не разобрала, он стал смеяться и сказал еще и еще раз. Но когда он говорит на своем языке, я не разбираю букв и не могу повторить. Как будто те звуки и не те. «К» не «к», «ж» не «ж», «а» не «а», а что-то немного похожее или даже не похожее. Однажды он учил меня, как сказать «я тебя люблю», я повторяла, а он смеялся и целовал меня. Иногда он хочет всё время целоваться и совсем не хочет разговаривать.

Я потом все-таки выучила, как говорить: «Я тебя люблю», – и тихо повторяю это перед сном и утром, хотя я должна читать перед сном молитву.

Я много раз хотела спросить, из какой страны он приехал, он почему-то сам мне это не говорил. Однажды я все-таки спросила его, какой он национальности, хотя мне было неудобно. Ведь обычно люди сами с гордостью объявляют, кто они, откуда. Он проговорил непонятное слово и объяснил: «Наш народ очень мало, наш язык почти умер. Мы говорим несколько языков, но наш родной язык другой». И всё. Каждый раз, встречаясь с ним или переписываясь, я думала – как все-таки мне об этом спросить, все-таки это важно. А потом, как раз после того, как мы сидели, обнявшись, под настилом, поняла – нет, мне это неважно. Какая разница, как называется страна, где он родился, и его народ? Что это изменит, когда я узнаю? Я буду его меньше любить? И перестала думать об этом. А он сам мне вдруг однажды сказал, как называется его народ, я раньше никогда не слышала такого слова, записала, прочитала все, что есть, даже нашла статью на английском языке, но ничего не поняла.

Я дошла почти до самого дома и остановилась. Нет, я не смогу сейчас прийти домой. Больше всего я хочу сейчас помыться и выпить воды. Но я боюсь идти домой, потому что чем меньше узнает моя мама, тем легче мне будет жить. Иначе она не успокоится, будет выспрашивать, заставит меня пойти показать, где эта квартира… Да и вообще – как я обо всем этом буду рассказывать? Что я там делала?

Я постояла у края нашего дома и тихонько побрела в другую сторону, к школе. И неожиданно мне в голову пришла очень простая мысль. Не знаю, почему я не подумала об этом раньше.

Я подошла к школе, встала у двери. Сейчас – самое начало третьего урока, у кого-то из параллели обязательно есть физкультура на улице. У нас теперь один урок обязательно проходит на улице, на новой площадке, мы ходим по ней со скандинавскими палками, тренируемся, как «Московское долголетие». Я видела, как бегут к школе без курток двое старшеклассников – наверное, ходили в соседний двор курить и закурились, не успели к началу урока. Выпустить их раздетыми не могли, значит, вылезли из окна в раздевалке, там есть одно такое окно – все знают, что оно открывается, и в случае необходимости можно выйти и войти обратно, минуя охранника.

Прошло двенадцать минут от урока, но никто не выходил. Неужели я ошиблась? У кого-то ведь точно есть физкультура.

Всё произошло даже лучше, чем я рассчитывала. Я уже перестала ждать и хотела уходить, как дверь резко и широко распахнулась, из нее вывалилось сразу не меньше семи или восьми мальчиков из параллельного класса, на самом деле стукнув меня дверью. Я упала, кто-то упал на меня, я почувствовала, как чей-то ботинок стукнул меня по голове, не очень сильно, но мой платок съехал набок, и в ухо мне ткнулась палка. Вот это было больно, и я совершенно естественно вскрикнула. Все остальные упали на нас, похоже, уже специально, чтобы было веселее и чтобы как можно дольше не начинать урок ходьбы, так часто и бывает – все стараются раздуть любое происшествие, чтобы занять время урока, никому неохота ходить бесконечными кругами по площадке с искусственным покрытием, отталкиваясь обеими палками от земли. Хочется поехать, как на лыжах, или хотя бы быстро пойти. Но не получается ни то, ни то.

Вокруг меня смеялись, орали, ругались, кто-то вполне натурально выл, наверное, его задавили. Я с большим трудом выбралась из кучи. Ко мне подскочил физкультурник, за ним – Константин Игоревич, который обычно появляется во время любых драк и происшествий, ну и, разумеется, как положено, через минуту появилась Таисья, потому что ее окна выходят на передний двор и она тоже всегда участвует в разборе всех шумных ссор и драк.

Таисья всплеснула руками, Константин Игоревич прокомментировал мой вид очень эмоциональным выражением, и только физкультурник как-то подозрительно внимательно стал разглядывать мое лицо и ничего не сказал.

– Да вы что?! – закричала Таисья. – А ну все встали! Человека чуть не убили! Это что?

– Ты разве в этом классе? – спросил меня Роберт Иванович, физкультурник.

Я помотала головой.

– А что ты тут делала? Зачем вышла?

– Я входила в школу и меня стукнули дверью, – сказала я как можно четче, сама удивляясь своему внутреннему спокойствию.

– Да-а-а… Стукнули! Ну, люди, ну, людишки! – сетовала Таисья, прибирая меня поближе к себе.

Я, если честно, на это и рассчитывала. Подумала, если повезет, то меня стукнут дверью. Я хорошо знаю, как обычно мальчики выкатываются из школы на ходьбу. И я думала, что если очень повезет, то услышит Таисья и выйдет.

– Ужас, ну ужас! У тебя же кровь на лице! Так, мы это вытрем… У нас до крови никто в школе не может расшибиться… Уже засохла кровь… Пойдем в туалет, я тебе помогу умыться. Ничего не болит? Рука, нога? Ой, а с глазом-то что?

Судя по тому, как поздно она заметила мой глаз, он уже выглядел получше, хотя я видела по-прежнему не совсем четко.

– Надо лед приложить… Кто тебя так, не знаешь? Тараскин наверняка…

Я помотала головой:

– Не знаю, нет. Просто я входила в дверь, а они выбегали. Кто-то споткнулся.

– Споткнулся!.. – хмыкнула Таисья. – Конечно! Что, не Тараскин? Жалко. А то ему как раз предлагают перевестись в другую школу, гм… поближе к дому…

Я знала, что Тараскин в соседнем классе – как наш Сомов, но всё равно наговаривать не стала. Тем более он однажды двинул Сомову, когда тот пытался засунуть мне