ни во Всемирный потоп, ни в то, что фараоны обладали необыкновенными знаниями, ни в индийских йогов, ни в китайскую медицину, где всех лечат огнем, дымом, иголками и травяными капсулами, как рассказывала нам Таисья. Он даже не верит, что где-то в мире есть поезда, на которых можно проехать за один час расстояние от Москвы до Санкт-Петербурга. Потому что он верит только в то, что сам видел и трогал руками. Он так и спрашивает: «А вы там были? Вы там были? Вот и молчите».

Он нас всех называет на «вы». Но это не от вежливости и не от уважения. За что нас уважать? Он просто обращается ко всем нам вместе, даже если ты один его слушаешь и с ним споришь. Я, конечно, не спорю. Я вообще не люблю ни с кем спорить. Поэтому Валерий Викторович всегда говорил, что у меня идеальный характер для актрисы. Актер – белый лист, и режиссер пишет на нем все, что хочет. Если вдруг хочет что-то другое – сминает вчерашний лист или убирает его в архив. И пишет на новом.

Я стояла на каждом лестничном пролете, чтобы немножко оттянуть время, и медленно поднималась по ступенькам, но они быстро закончились. За дверью было тихо, ни единого звука. Дверь очень тонкая, можно слышать, если кто-то ходит или кашляет. Я уже хотела постучать или уйти, пока колебалась, вдруг услышала какой-то шорох за дверью. Приложила ухо и чуть не упала – потому что дверь открылась. Я все-таки удержалась на ногах и сразу не убежала – ведь я не для этого сюда пришла. Я сразу его узнала. Он меня, наверное, нет.

– Чего? – хрипло спросил он, и голос я тоже узнала, такой странный, как будто говорят сразу три человека. И потом только увидела, что на голове у него запеклась кровь.

Он как-то слишком внимательно посмотрел на меня и протянул ко мне руки, пытаясь схватить меня за плечи. Он на самом деле был очень высокий, не случайно не помещался в дверях комнаты. Он сказал что-то такое гадкое, что я даже не совсем поняла, что он имеет в виду. Но я поняла, что мне нужно убегать.

На мое счастье, где-то наверху хлопнула дверь, он посмотрел туда, я смогла вывернуться и побежать по лестнице. Я споткнулась, пролетела несколько ступенек, упала, но сверху на самом деле кто-то шел, да еще с собакой, и высокий не погнался за мной. Я не узнала главного – есть ли там Лелуш.

Я села во дворе и долго-долго сидела, пока не замерзла так, что не смогла открыть молнию рюкзака, чтобы достать звонивший старый телефон. Лелуш звонить мне на него не будет, а мама решит, что у меня урок. Больше никто мне звонить, когда я в школе, не мог.

Я ошибалась, звонила Таисья, которая, оказывается, привела Прохора и еще одного мальчика, чтобы они проводили меня домой. Но это я узнала чуть позже.

Я вдруг поняла, что сегодня вообще ничего не ела. Утром нельзя было есть, потому что мы с мамой шли на исповедь и службу. Лучше бы я осталась на исповедь. Но как я могла остаться, если меня позвал Лелуш? А потом я съела эту странную конфету, которая пахла то ли кремом для обуви, то ли пастой для чистки раковины. Чем-то совершенно химическим. И выпила желтый чай, пахнущий рыбой. Вова как-то рассказывал, что самый лучший чай обязательно должен пахнуть рыбой, только я забыла почему. А папа посоветовал ему, чтобы получался элитный вкус, класть в чай вместо сахара сушеную рыбку, которую Вова обожает и съедает по несколько пакетиков, когда играет в компьютер. Мама ругается, но сама покупает ему эти пакетики.

Я долго смотрела на окна, пытаясь понять, есть ли там кто-то, кроме высокого, и что там вообще происходит. Пару раз он выходил на балкон, в каком-то драном меховом жилете прямо на голое тело, и курил, то и дело сплевывая вниз.

Я так загадала – если сейчас мимо подъезда проедет хотя бы одна красная машина, пока я досчитаю до семисот, значит, Лелуш там, это опасность, мне нужно попытаться как-то попасть в квартиру, может быть, привести кого-то. Если нет – всё в порядке. Я досчитала на всякий случай до тысячи, но красной машины не было. Проезжало несколько желтых такси, пять или шесть черных машин, много белых, даже одна розовая, две зеленых, несколько очень грязных, у которых цвета не разберешь, но точно не красных.

Я спокойно вздохнула и постаралась встать. У меня от холода болело всё тело – руки, ноги, лицо, спина. Но в общем мне теперь было гораздо лучше. У Лелуша всё так же был отключен телефон. Я сразу посмотрела, когда вышла из кабинета Таисьи, он ничего не писал, мне показалось. Я снова зашла в «Воцап», уже в который раз, и увидела, что он был… семь минут назад. Значит, наверное, с ним всё в порядке. Включал телефон и опять выключил. Почему он ничего не написал мне? Не смог, не успел, вдруг высокий выхватил у него телефон… А что, если Лелуш все-таки там, наверху? Я сама себе сказала, что это вряд ли. И постаралась в это поверить. Я решила ждать, когда он мне напишет. И была права, потому что через какое-то время он послал мне три сердечка. Всё, я поняла, что всё в порядке, стала ему писать, но он больше не отвечал. Через какое-то время он написал:

«Как ты?»

«А ты?»

«Потом всё расскажу». Он прикрепил веселого тигренка, чтобы я поняла, что у него всё нормально. И я стала ждать, потому что он никогда меня не обманывает.

Пока я добрела до дома, я успела поговорить по телефону с Таисьей, с мамой и с Норой Иванян, которая зачем-то мне тоже позвонила. Я не люблю говорить по телефону, для меня это странное общение. Даже с Лелушем, потому что иногда он переспрашивает какие-то простые слова, а в жизни всё очень хорошо понимает. А как говорить с мамой или Таисьей, я вообще не понимаю. Я не уверена, чего хочет от меня человек, если не вижу его лица, особенно такой человек, как Таисья. Гораздо проще переписываться. Можно не отвечать или прикреплять картинки, если не знаешь, что сказать.

Дома, на мое счастье, были только Вова, который не вышел из комнаты, когда я пришла, и что-то весело промычал, и тетя Ира, спавшая на диване лицом