какое-то заурядное приглашение по крайней мере по трем причинам: 1) Луизе всего пятнадцать, тогда как ему двадцать два, и это означает, что Марко влюбился в нее, когда ей было тринадцать; 2) его семья и семья Луизы уже долгие годы пребывают в раздоре, каждая из них убеждена, что играет роль жертвы в старой комедии о злых соседях; начало положил скандал, устроенный отцом Луизы (адвокатом гигантского роста, наглым реакционером, который в следующем году решится переехать с семьей в Париж «из опасения, что к власти придут коммунисты»), он много лет назад выдвинул против Летиции необоснованное обвинение, что она-де накормила отравленной котлетой его любимого пойнтера, безудержно лаявшего ночи напролет и, по правде сказать, всех доставшего. На самом деле в непримиримой вражде находились только Летиция с адвокатом: мамаша Латтес и Пробо Каррера, схожие по характеру, всегда держались в стороне, стараясь стерпеть вспышки ругани своих супругов, тогда как их дети сперва побратались, что вполне логично в столь унылом месте, как это, где нелегко найти альтернативу соседу по дому, – а потом тайно, или не очень, влюбились друг в друга. Конец изоляции положила Ирена, сойдясь четыре года назад со старшим братом Луизы – Карло, парнем, так сказать, обстоятельным – накачанные мышцы, светлое волосяное покрытие и сыновняя почтительность, – на которого Ирена при нормальном положении вещей даже бы не взглянула, но в ситуации семейного раздора тот становился живым воплощением запретного плода, вкушаемого все лето на глазах у враждующих сторон, зеленеющих от злости; она выкинула его за ненадобностью, как мешок перегноя, во Флоренции, в сентябре, где их уже никто не видел. Позднее (два года назад, как мы говорили) словно ударом молнии был сражен Марко Каррера при виде Луизы, повзрослевшей в мгновение ока с прошлого лета, если не по возрасту – ей было только тринадцать, – то по меньшей мере физически, а также очевидно поумневшей, поскольку роковой взгляд Марко застиг ее за чтением «Доктора Живаго», его любимого произведения: она сидела на песке, прислонившись спиной к пляжной кабинке. Два года, прошедших с того самого взгляда, Марко прожил в чистом и простом ожидании, пока Луиза достигнет возраста, когда его интерес к ней не будет представляться ей нездоровым, и этим летом ему показалось очевидным, что ждать еще год до решительного шага означает уступить кому-то свой приоритет, назовем это ius repertoris[68] – подобно приоритету его отца на «Красного лобстера» или Ирены на музыку Ника Дрейка. Однако решительно неловким это приглашение на ужин становится по причине номер 3, про которую Марко не знает, но знает Луиза: в то же самое утро Джакомо, вернувшийся из поездки по Португалии, где был со своей невестой после выпускных экзаменов – да, Джакомо, ретивый, мускулистый, раздражительный, великодушный младший братец Марко, столь на него непохожий, столь красивый, элегантный, загоревший и вместе с тем хрупкий и легкоранимый и тоже закомплексованный, – под конец идентичного годового ожидания сближения, в равной степени тайного и мучительного, даже еще более тайного и мучительного, если считать, что он уже два года был помолвлен, – тоже пригласил Луизу поужинать, и она, сделавшая свой выбор еще девочкой, то есть раньше их всех, ему отказала. И хотя, надо думать, Марко не говорил домашним, с кем он собирается провести сегодня вечер, Джакомо – весь как оголенный нерв после отказа – кое-что заподозрил: он видел, как Луиза и братец трещали на пляже подобно двум сорокам. Поэтому и у Джакомо не было никакого желания думать вечером о еде.

Ирена, со своей стороны, тоже была на пределе. Это было видно. Видно невооруженным глазом. Видно по впавшим глазам и темным глазницам, по вздувшейся на виске голубой жилке, по налету соли на волосах, даже не собранных в хвост, по ее бесцельному блужданию по дому тихой поступью призрака с плеером, в наушниках и, главное, по музыке, которую она слушает, если бы кто-то дал себе труд послушать: она слушает Gloomy Sunday, венгерскую песню самоубийц, сгубившую, согласно легенде, десятки жизней в Будапеште в тридцатые годы, по причине ее невыносимой грусти, тут звучащей в кислотном исполнении – хриплым шепотом, на диссонансе с отчаянием и без последней строфы, добавленной американцами, чтобы слегка подсластить пилюлю (dreaming, I was only dreaming – дескать, все было сном, поэтому герой не кончает с собой), недавно выпущенной Лидией Ланч, героиней Ирены, и маниакально переписанной ею на обе стороны кассеты, которую она слушает целыми днями, только ее одну, в красном плеере, подаренном ей на Рождество братьями. Да, эта песня – сигнал тревоги, звучащий уже давно, но ее никто не слышит. Да, Ирена на пределе, но этого никто не видит.

Не видит даже Летиция, которой смертельно не хочется ехать с мужем на этот ужин, и если бы она это видела, то воспользовалась бы как отговоркой, чтобы остаться дома и приготовить дочери тарелку спагетти, после чего – если бы она видела, что Ирена на пределе, но она этого не видит, – попробовала бы с ней поговорить и услышать, как ее посылают подальше, что могло бы в данной ситуации оказаться спасительным. Но она не видит: Летиция не видит слона, несущегося на всех парах, который вот-вот вдребезги разнесет ее дом. Она, как всегда, недовольна, безвольна. У нее, как всегда, легкая головная боль. Ей до смерти не хочется делать то, что она собирается, но она, как всегда, это сделает.

Никто не думает о еде сегодня вечером в доме семьи Каррера, никто не думает об Ирене – и дом пустеет. Первым выходит Марко, которому предстоит совершить ложный маневр из-за войны между соседями. Он прощается со всеми и выходит, думая об уловке, которую они придумали с Луизой. Вскоре выедет и она, на велосипеде, и направится в сторону дома своей подруги Флорианы, которая является соучастницей сговора, как кормилица Джульетты. Но в доме подруги Луиза не задержится, а прямиком проследует к «Красному дому», где Марко и будет ее ждать. Она оставит там свой велосипед и пересядет в его «Маджолино»[69], он уже решил, куда они поедут: в самое красивое место на свете. Впервые в свои двадцать два года Марко собирается узнать, что такое счастье, и готов к этому. И хотя они об этом еще не говорили, он не сомневается: Луиза отвечает на его любовь взаимностью. Он представляет – в общих чертах, – что произойдет, и ни о чем другом думать не может.

Затем выходят Пробо с Летицией, они красиво одеты, Пробо действительно