Шрифт:
Закладка:
Перед дюной, где рев моря становился громче, Ирена снова остановилась и повернулась. Марко, следовавший за ней в двух шагах, тоже замер. Оба тяжело дышали. Пристально глядя на него с дьявольской ухмылкой, сестра дико вскрикнула, чем до смерти напугала его, и стала размахивать в воздухе концом пенькового каната, словно это был хлыст. Она пятилась назад, отмахивалась от него хлыстом, но он следовал за ней неотступно, не спуская глаз с конца каната, который свистел у него перед носом, едва не касаясь лица. Он не сводил глаз с этой раскачивающейся гидры, чтобы не смотреть на Ирену и не видеть бесовского выражения ее лица.
Приблизились к пляжу. Ирена перестала хлестать по воздуху канатом и подошла к катеру. Оставленный на берегу, он и вправду находился в опасности: вздувшись, море могло его унести. Вереди – воды Мулинелли, в морской темноте кипели их пенистые волны, а юго-западный ветер крепчал. Ирена всматривалась в них, став в стойку, как охотничья собака, Марко приготовился, чтобы прыгнуть на нее в нужный миг и не дать ей уйти из этого мира. Но Ирена сделала шаг вбок и буквально обняла нос маленькой яхты, лаская разъеденную солью фанеру, как ласкают лошадиную гриву. Марко, по-прежнему весь как пружина, готовая разжаться, смотрел на нее, пока она набрасывала на мачту петлю, а другим концом каната опоясывала бедра. Он не шевельнулся, пока она втаскивала лодку к их пляжной кабинке, двигаясь спиной вперед, не подкладывая ни резиновых роликов, ни круглых деревяшек, рывками, полагаясь на свою силу. Когда «Ворьен» был надежно закреплен, Ирена отвязала от себя канат, привязала его морским узлом к кабинке и повернулась: на этот раз Марко посмотрел ей в лицо, пристально вглядываясь в сгущавшейся темноте, но того страшного выражения, с которым она хлестала воздух, не было.
Они вернулись домой, стараясь шагать в ногу, чтобы идти обнявшись, но вопреки принятым правилам: он, мужчина, обнимал ее за талию, а она, женщина, обнимала его за плечи. Время от времени она проводила средним пальцем по его шее, легонько-легонько, как муравей, между двумя нервами, расположенными у нас по краям позвонков.
Weltschmertz & Co. (2009)
Кому: Джакомо – [email protected]
Отправлено: Gmail – 12 декабря 2009 г. 19:14
Тема: Вселенская боль
От: Марко Карреры
Дорогой Джакомо!
Внезапно обнаружилась одна вещь, о которой я должен тебе рассказать, потому что ты единственный человек на свете, кого это может интересовать или, во всяком случае, хотя бы касаться.
Накануне я был в доме на площади Савонаролы, желая проверить, все ли там в порядке. Не спрашивай меня, зачем я это делаю. Время от времени хожу туда с проверкой. Дом потихоньку приходит в упадок, оттуда следовало бы все вынести, привести в порядок и хотя бы сдавать, поскольку продавать его сейчас, в период кризиса, не имеет смысла, и пока все, что я могу сделать, – это заглядывать туда время от времени, убеждаясь, что там нет протечек, поломок и потолок не обвалился. Короче, чтобы все это не рухнуло в одночасье. Газ я отключил, а воду нет, иначе при желании невозможно будет сделать даже уборку. Я не хожу туда убирать, мне даже в голову такое не приходит (для кого там убирать?): хожу туда с проверками. Чтобы все это не рухнуло в одночасье. Ты меня понимаешь? Ты, заявивший, что ноги твоей здесь не будет, ты понимаешь? Скорей всего, нет. Но я хотел поговорить с тобой не об этом.
Короче, вчера я был в доме. И в какой-то момент мне вдруг захотелось войти в комнату Ирены, сам не знаю почему. Мне было известно, что там все осталось неизменным, я бывал в этой комнате неоднократно, когда еще там жил, и потом, когда приезжал на праздники из Рима. Я знал, что мать с отцом содержали ее в чистоте и неприкосновенности, кровать всегда застелена, словно Ирена должна явиться с минуты на минуту. Я открывал дверь, входил и смотрел: кровать, синее покрывало, на письменном столе порядок, на книжных полках полный беспорядок, красивая настольная лампа, некрасивая настольная лампа, на стене гитара, пластинки, проигрыватель, шкаф с афишей Жака Майоля и другой – с Лидией Ланч, кукольный «дом над водопадом», который папа специально для нее смастерил, абсолютный его шедевр. Я входил в ее комнату, осматривал и выходил. По правде сказать, раньше я это делал чаще, чем теперь: сейчас, когда я появляюсь там, чтобы проверить, все ли в доме в порядке, я в нее никогда обычно не заглядываю, поскольку уверен, что с этой комнатой уже никогда не может быть никаких проблем. Это – почившая комната, если ты понимаешь, что я хочу этим сказать. Но вчера утром, непонятно почему, я в нее вошел. И не ограничился осмотром: уселся на кровати, измяв безупречно разглаженное синее покрывало. Включил красивую настольную лампу. Сел за письменный стол. Так вот, если бы за все эти годы, а их прошло немало, ты меня спросил, что находилось на письменном столе Ирены в ее почившей комнате, я бы тебе ответил «ничего». То есть что там была красивая лампа, карта мира из журнала «Нэшнл джиографик» на стене под стеклом, взятый в рамку барельеф «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[58], который Ирена никогда бы не повесила на стену, то есть, собственно, практически ничего. И тем не менее там что-то было, было всегда и до сих пор находится там. Книга. Одна из тех старых, которые берегут, обложка без иллюстрации, обернутая для сохранности в целлофановую пленку, как папины книги «Урании». Видимо, из-за того, что она сливалась по цвету со столом, я ее никогда не замечал. Это сборник стихотворений, называется «Много сезонов», автор – Джакомо Прамполини[59], я о таком никогда не слышал. Я взял ее и погладил, словно сама целлофановая обертка об этом просила. Потом я раскрыл