«Прошу прощения».

«Слезь с вербейника!»

«И долго ты еще собираешься заниматься этим… садоводством?»

«Сколько нужно. Таргетолог из меня все равно не получился».

«Почему?»

«Почему-почему… Заказов нет. Сегодня последний сорвался».

«Это все? Дело в заказах?»

«Это немало! Я тебе их из воздуха не достану!»

«Так давай я достану. Ручка есть?»

Я открыла глаза. Стремительно стянув пальто, закатала рукава водолазки. Сумка вместе с книгой съехали на пол, но я не обращала внимания. Где же оно… Тело помнило прикосновение теплых пальцев и легкий нажим стержня. Он рисовал их прямо на мне. Где же?..

У сгиба локтя на левой руке красовались три аккуратных знака: один походил на латинскую F, второй – на незаконченную О, третий – на стрелу. Я вспомнила щекотку, когда Аскольд рисовал их. Боясь дернуться, я тогда начала тихонько хихикать. Прямо посреди могил.

«Тебе смешно?»

«Мне щекотно!»

«Скажи спасибо, что я их на тебе рисую…»

«А не вырезаешь ножом?»

«Именно».

Я накрыла руны ладонью – кожа под ними слегка пульсировала. Он сказал, это на удачу в работе. И заказы обязательно появятся.

«Обещаешь?»

«Гарантирую».

Я подобрала с пола упавшую книгу и снова раскрыла на главе «Как понять, что у вас посттравматическое расстройство». Но сосредоточиться никак не удавалось.

Что-то там было еще. Что-то важное.

«Спасибо тебе».

«Поблагодаришь, когда сработает».

«Но я хочу сейчас».

«Вера, ты не должна…»

«Я. Хочу. Сейчас».

Ток прошил тело. Приторный аромат усилился, выпитый чай запросился обратно. Я прижала ладонь к губам.

Блин. Блин!

Вот почему Аскольд привез мне телефон.

Уцепившись для устойчивости за лацкан дорогого пиджака, я его поцеловала.

Вера, полгода назад

Первым моим заказом стала семейная могила из восьмидесятых. Жена, Демидчикова Александра Анатольевна, умерла двадцать пять лет назад. За ней, почти ровно через год, – муж, Демидчиков Александр Владимирович. Могила была старая и запущенная. Из путаного рассказа Степаныча я поняла, что ее убирали всего пару раз: один – когда заменили кресты на простенькую плиту, второй – перед тем, как дети Демидчиковых уехали за границу.

Стояло самое начало апреля. Земля после зимы была промерзшая и твердая. Но родственники – бог знает, откуда они взялись спустя столько лет, – хотели фото с высаженными белыми цветами и аккуратно насыпанными по периметру камушками.

Я стояла у оградки и рассматривала результат работы последних трех часов. Бурьян пророс так глубоко, что, отчаявшись вытащить, я просто скосила его, позаимствовав косу у Степаныча. Получилось не слишком аккуратно. К тому же какая-то бабулька, увидев меня, трижды перекрестилась и пробормотала что-то про живую смерть.

Я стянула перчатки, стерла пот со лба и отошла на пару шагов. Фотографировать было нечего – повсюду, как грибы, торчали пучки бурьяна. Похоже, даже для такой простой работы я не гожусь. Мало того что провалила ЕГЭ, так еще и…

В заднем кармане пиликнуло сообщение. Я вытащила телефон.

«Как жизнь в городе мертвых?»

Сообщение было от Лёши. Я оглядела торчащие во все стороны сорняки.

«Лучше не придумаешь».

«Чем занимаешься?»

«Работаю».

Я пристроила косу в угол ржавой оградки. Кого я обманываю? Скоро Лексеич поймет, кого нанял, и попросит меня на выход.

«Не скучно?»

«Нет».

С непривычки пальцы саднило. Я сунула руки в карманы и пошла по тропинке, которая, кажется, вела к дому – за первые недели я так и не запомнила дорогу. Вечер накрыл кладбище, и в быстро надвигающейся темноте кресты старого сектора казались остроконечными маячками.

Я достала телефон и посветила на надгробия. Афанасьев, Гуревич, Пономарева… Пущины, неизвестный, неизвестный… Наконец Ивановы – Светлана и Владимир. После них и надо сворачивать. Точно.

«Я иду домой между могилами тридцатилетней давности и думаю, что сделала что-то не то со своей жизнью», – набрала я на ходу, не позволяя себе осмыслить, что пишу. А главное, кому.

«Давай подумаем об этом вместе? Я прямо отсюда чувствую, как тебе это необходимо».

Я спрятала телефон в карман. Вдалеке показался бревенчатый навес. Где-то протяжно свистнул кулик. Телефон пиликнул снова, и я обреченно вздохнула. Хуже этот вечер уже вряд ли станет.

* * *

Лёша приехал с рюкзаком, набитым коробочками с роллами, и первым делом разложил их на крошечной столешнице рядом с плитой – так спокойно и деловито, будто бывал у меня через день.

– Есть хочу, как не знаю кто. Ты же ешь суши? Роллы?

Я сидела на единственном стуле за подоконником, который заменял стол, и вглядывалась в иссиня-черную ночь за окном. Комнату еле-еле освещала настольная лампа с кружевным абажуром – мне прекрасно были видны и надгробия вдалеке, и причудливой формы облака.

– Ем.

Лёша зажег газовую плиту, с которой я до сих пор толком не разобралась, и поставил чайник. Разложил передо мной коробку с роллами и деревянные палочки.

– Ты что, подралась с котом? – За неимением второго стула он сел прямо на подоконник.

– Что?

Лёша кивком головы указал на мои руки, все в ссадинах от бурьяна. Перчатки не помогли.

– А. Это от работы.

– Я думал… – Лёша запихнул в рот первый ролл и закатил глаза, изображая экстаз. – М-м-м… Оргазм. Я думал, ты будешь смотреть за могилами, а не рыть их.

Я вздохнула. Зачем было его звать? Это же Лёша. Который запросто сообщал девушкам на танцах, что они слишком тяжелые для поддержки, а парням – что рукоблудствовать нужно дома, а не в студии.

– Откуда ты такой взялся? – устало спросила я, размышляя, насколько невежливо будет попросить его уехать после того, как сама пригласила.

Словно почувствовав мое настроение, Лёша перебрался в дальний конец подоконника. Синяя толстовка почти слилась с чернотой за окном. Казалось, его большеротое лицо парит в темноте.

– Из Питера, – ответил он, обняв руками колено. – Если тебе интересно.

Проигнорировав палочки, я взяла одну сушину пальцами и положила в рот. Лосось был таким нежным, что буквально растекся по нёбу. Я прикрыла глаза от удовольствия.

– Оргазм, скажи? Так что ты там не так сделала со своей жизнью?

Я открыла глаза: Лёша разглядывал меня, подперев подбородок рукой. В этой толстовке, со шрамом над бровью и следами подростковых прыщей на щеках, он был таким обыкновенным, понятным и простым. С ним можно было не притворяться.

– Я провалила ЕГЭ и теперь буду до скончания века убирать могилы, – призналась я.

Лёша хмыкнул.

– У меня круче: я провалил экзамены в консерваторию после семи лет музыкальной школы. Мать выгнала меня из дома. А я сел на поезд и уехал в Москву.

Я чуть не поперхнулась. Лёша и консерватория? Я