Сначала занялся мной личный лекарь барона, но его порошки, разведенные с водой, никак мне не помогли. Лекарь заявил, что «вскоре я поправлюсь». Ха, как бы не так! У меня начался насморк, заболело горло. Я просила, нет, даже требовала позвать поскорее Иннис, но лекарь, наблюдающий меня, только возмущался: «Повитуху? Деревенскую бабу? Да что она знает!» Если бы у меня были силы, я бы пинками выгнала этого самоуверенного петуха из своей комнаты! Но к моим просьбам привести Иннис прислушались лишь, когда мне стало совсем худо, и в груди моей стало клокотать при глубоком вдохе.

Когда Иннис пришла, то опустила сумку, принесенную с собой, прямо на пол, и торопливо подошла ко мне. Я лежала в кровати на возвышении; на моем лбу и верху груди были уложены влажные платки, рядом, на столике, оставался кувшин с неким лечебным порошком. Саму меня уложили так, чтобы голова была приподнятой.

Иннис склонилась ко мне и спросила:

— Как ты добилась этого?

— Сырая погода, наверное, свалила, — в нос ответила я.

— Я не об этом, — отмахнулась подруга, начав стаскивать с меня платки, — как ты добилась, чтобы меня в особняк барона впустили? Даже когда ему бывало очень плохо, баронесса запрещала звать меня.

— Я сказала, что без тебя умру.

— Доходчиво, — весело ответила Иннис. — Ладно, это все неважно. Сейчас я тобой займусь.

Мне стало легче уже от одного только ее присутствия. Подруга растопила камин пожарче, бросила туда веточки можжевельника, и когда по комнате распространился приятный хвойно-древесный запах, раздела меня и стала растирать чистым полотняным полотном. Она не просто вытирала меня насухо, но и массировала немного мое тело, особенно руки, ноги, и каждый пальчик тоже слегка промассировала.

— Кости ноют? — спросила деловито.

— Уже нет, — ответила я и закашлялась.

Приступ кашля был долгий, надрывный; мокрота отходила прозрачная, но я боялась ухудшения. В условиях этого мира убить может и простуда, что уж и говорить о бронхите, например?

Закончив меня обтирать-растирать, Иннис стала разбирать и толочь принесенные с собой травы, а также подготовила емкости с уже готовыми настойками. Потом она кликнула служанку, чтобы та согрела воды, и стала поить меня уже своими лекарствами. Подруга выглядела спокойной, говорила весело, рассказала, чем нынче живет деревня, но то и дело я замечала, как она поглядывает на меня задумчиво.

А к вечеру, когда кашель усилился, и я стала буквально «грохать» на всю комнату, Иннис спросила:

— Как же тебя угораздило, Астрид?

Изнуренная приступом кашля, я ничего не ответила. Где я могла простыть? Вариантов множество: продрогла-таки в экипаже в пути до Кивернесса и обратно, плохо куталась в плащ, пока ходила по усадьбе туда-сюда… и встретилась с призраком Фионы. Может, дело в этом? Я неугодна бывшей хозяйке?

Не дождавшись от меня ответа, Иннис склонилась ко мне и позвала:

— Астрид?

— Спать хочется, — выговорила я не совсем разборчиво и закрыла глаза.

— Спи-спи, — услышала я шепот подруги, — и ничего не бойся: я отвоюю тебя у нее.

— У бабки? — уточнила я.

— У болезни.

Сознание выключилось.

***

Меня отпаивали ромашковым отваром, клюквенным морсом, давали пить настои со специями, пожалованными самим бароном. Горло я также полоскала отваром ромашки, рассасывала мед или пила его с молоком. Нос промывала теплым солевым раствором – Иннис взяла это на заметку – и дышала над разогретым укропом, а ветка можжевельника теперь всегда висела над моим изголовьем. Меня растирали гусином жиром, подкладывали под ноги укрытый разогретый кирпич.

Насморк прошел, горло смягчилось, а кашель хоть и остался изнурительным, но следов крови я не замечала на платке, да и в легких вроде бы не было жутких хрипов. И все-таки мне будто не хватало воздуха, и чтобы только пройтись по комнате, требовалось много сил. Температура продолжала то и дело подниматься, разгоняя сердце, и все чаще я не засыпала, а отключалась.

Прошла седмица, другая, а я все еще оставалась в кровати.

— Так бывает, — успокаивала Иннис, — зимние хвори часто тяжелы. На то она и зима: все хиреют, и люди, и звери.

— Грипп – он такой, — отозвалась я; мой голос прозвучал как шелест.

— Грипп?

— Простуда, которая валит с ног.

В дверь постучали, и Иннис пошла открывать дверь. Обычно заходят либо служанки, приносящие нам еду на подносах, воду для умывания или обтираний, а также прочее необходимое, либо брат Кэолан, тоже готовящий для меня отвары, либо сам барон Даммен.

Однако в этот раз пожаловала змея подколодная – супруга его. Она вошла так, словно ей нужно себя превозмогать, прижимая к носу наверняка надушенный платочек. Обычно одетая просто, она вдруг разоделась в платье синего бархата с рукавами, отороченными мехом. Вслед за каэриной вошла внутрь ее преданная служанка, женщина лет пятидесяти – и тоже к носу платочек прижала.

Баронесса огляделась и осмелилась подойти ко мне, болезной.

— Тебе все так же худо? — спросила она.

— Иду на поправку, — ответила я и закашлялась.

Каэрина отшатнулась, но все же осталась в комнате и продолжила разговор:

— Супруг мой очень обеспокоен твоим состоянием. Что, не помогла деревенская повитуха? То-то же. Не стоило прогонять нашего лекаря, достойного человека. Теперь одна надежда: на богиню Миру. Дождаться бы весны, ее светлого тина.

— Энхолэш! — вставила служанка баронессы.

— Но поможет ли тебе богиня? — протянула каэрина. — Боги ни одну болезнь не посылают просто так. Подумай, чем навлекла на себя столь тяжкую хворь… Вы, Лорье, слабы телом, но ваш дух еще слабее. Ты сгораешь так же, как сгорели твои родители, как сгорела твоя бабка… А все из-за грехов. Как настанет светлый тин, истово моли богиню простить не только тебя, но и твоих покойных родителей за блуд до свадьбы, и бабушку – за мужеподобие, развязность, хамство, непочтительность!

Мое сердце забилось быстро-быстро, кровь зашумела в голове. И тут она вплела Фиону и ее грехи (а были ли эти грехи?). Какое «благородство» – прийти к больной девушке и излить на нее желчь! Еще и о смерти говорит…

Не дождешься, грымза!

— Мне не о чем молить богиню Миру, — ответила я прерывисто, — разве что благодарить за счастье вырасти с бабушкой, которая была на самом деле порядочной,