Глава 16

Кристофер

Теперь ты знаешь, что нужно делать.

Убей. Их. Всех.

Жуткий треск вспарывает виски. По-моему, трещит моя голова, но я не уверен. Руки закованы в кандалы, и я вишу на них – стоять прямо нет сил, я всё ещё одурманен.

Последнее, что помню – резкий укол в шею. А дальше – темнота, боль и бред. Вроде бы меня били и даже пустили в ход нож, но наяву ли это было?

Сейчас я едва ли могу отличить реальность от галлюцинаций, вызванных введённым препаратом, однако я знаю, где я.

В наглухо закрытой камере.

В сыром и холодном подземелье.

Угрозы Итана всё же оказались не пустыми словами. Стоило мне произнести предпремьерную речь, стоило отыграть свою роль – и меня заперли здесь как собаку. Хотя чему я удивляюсь. Не первый раз я нахожусь в таком положении. У Левингтона весьма извращённые методы «перевоспитания».

Он приподнимает мой подбородок пальцами и вглядывается в моё лицо. Или это мне только кажется? Мои слух и зрение периодически подбрасывают картинки искажённой реальности. Вполне возможно, Генри здесь нет.

– И вот мы снова зашли в тупик, – произносит он, и эти слова расползаются в моей голове, исследуют её и забираются глубоко в подсознание, резонируя там и не желая покидать мой одурманенный мозг.

Мне требуется очень много времени, чтобы заставить губы разомкнуться и хрипло выдавить:

– Почему я здесь?

– Разве я должен объяснять? Ты отказался отдать Лили, огорчил нашего гостя. Соврал ему. Ещё и чуть не поставил под угрозу премьерный спектакль. Найдётся ли хоть один человек, который сможет повлиять на мои решения? – насмешливо цитирует Левингтон мои слова.

И снова проходит вечность, прежде чем у меня получается сформировать связное предложение:

– Почему ты сразу не запер меня?

– А кто бы вёл репетиции? Кто бы толкал речь перед гостями? Мог ли кто-то лучше тебя рассказать о твоём же балете?

– Да… Стоило догадаться, что сегодня ты…

– Сегодня? – с насмешкой перебивает он меня. – Прошло два дня, Кристофер. Премьера имела успех, ты молодец. Все наши гости остались очень довольны. Особенно их впечатлил финал. Жаль, ты не смог насладиться представлением. Но я принёс запись. Хочешь посмотреть?

Левингтон отступает на пару шагов и рассматривает меня, склонив голову набок. Мне трудно концентрироваться, но я слежу за каждым его движением, правда, контуры его фигуры размыты: у меня немного двоится в глазах.

– Молчишь. А я всё равно покажу. Такое увлекательное зрелище. Через двадцать минут начнётся второй уровень игры, жаль, ты опять не сможешь присутствовать. Но мы снова всё запишем.

Он берёт со стула планшет, поднимает на уровень моего лица и запускает видеозапись. Она начинается с воспроизведения финальной сцены и заканчивается, когда со сцены уносят тела.

Левингтон ждёт, что я заговорю, но слова застревают в горле. Перед глазами всё ещё стоят картины жестокой расправы над артистами и избиения Лили.

Прошло уже два дня… Она думает, что я предал их. Я ведь обещал спасти. Но никого я не спас. Не стоило и пытаться. Не нужно было давать никаких обещаний. Я ведь знал, что ничего не выйдет. Знал, что спасти приговорённых к смерти не получится.

Может, это просто кошмарный сон или очередной бред, подброшенный дезориентированным сознанием?

– Лили… – хриплю, борясь с накатывающей тошнотой, – она жива?

– Интересно, – хмыкает Левингтон. – А вот она за это время о тебе ни разу не спросила. Ты исчез перед премьерой и больше не появлялся. Прошло уже два дня, но она не беспокоится о тебе. Видимо, до твоей драгоценной Лили наконец дошло, что ты один из нас. А когда это дойдёт до тебя, Кристофер? Почему ты до сих пор упрямишься? Почему не можешь принять свою судьбу?

– Судьбу? Да будь проклят тот день, когда я спутался с твоей дочерью.

Он смеётся, и смех этот полон неподдельной радости.

– Ох, Кристофер, а ты ведь так любил её. Но маски давно слетели. Человек показывает свою истинную натуру, если его вынудить. Что ты почувствовал, когда узнал, что это она пыталась тебя убить? Что ощутил, прочитав, каким ничтожеством ты всегда был для неё?

Холодный пот стекает по позвоночнику, грудную клетку сдавливает, а голова взрывается болью. Подаюсь вперёд, но кандалы удерживают меня на месте, и я дёргаюсь, распарывая кожу на запястьях.

– Откуда ты знаешь, что было в сообщении? – хриплю, теряя остатки самообладания. – Откуда?!

– Потому что Патрисия не успела его отправить. Это сделал я. После того, как убил её.

– Ты… убил свою дочь…

– Она грозилась рассказать правду о Жнецах, если я не вычеркну тебя из завещания. Я не терплю, когда мне угрожают. К тому же у меня на тебя были и есть большие планы. Но ты уже не первый раз расстраиваешь меня, Кристофер. А я ведь делал всё, чтобы подтолкнуть тебя на правильный путь. Но ты до сих пор упрямишься. Всё ещё делишь мир на чёрное и белое. В твоём сердце до сих пор есть добро. У тебя всё ещё есть сердце. Неужели её жертва станет напрасной?

– Грёбаный монстр… Ты убил… свою дочь. Свою дочь!

– Почему тебя это так разозлило? Неужто тебе её жалко? Может, ты забыл, что Патрисия отнюдь не та светлая и невинная девушка, которую старательно перед тобой изображала? Так давай я освежу твою память.

Генри усмехается и кладёт планшет на стул. Я готов разорвать этого ублюдка голыми руками. Да… сейчас я действительно способен на это. Сколько людей погибло по прихоти Жнецов и Левингтона в частности? Сколько ещё умрёт? И скольким из них я подписал смертный приговор собственными руками?

– Тебя никогда не удивляло, что девушка из двенадцати самых богатых и влиятельных семей Нью-Кройда обратила на тебя внимание? Или ты правда верил, что она