отвечать на которые было трудно и неловко. Паренек дознавался до чего-то такого, чего на самом деле вроде бы и не было. Любивший иногда покрасоваться Петя Климов на этот раз, донельзя прочерневший на морозе, едва не плача, спустился с опоры на землю и долго не мог отстегнуть непослушными пальцами заиндевелый карабин. А потом уже, отогревшись немного в прорабском вагончике, он приметил человека из газеты, но на вопросы его отвечал, как и Яша, неохотно и недоверчиво: уж слишком ясно и понятно корреспонденту было все то, что они сами не могли толком объяснить. Получалось, Яша и Петя потому такие хорошие и смелые парни, потому самоотверженный поступок совершили, что в их бригаде процветают большая дружба и взаимовыручка, метод бригадного подряда и хозрасчет, соревнование налажено… Корреспондент отчасти был прав, но как-то мелко, налегке прав, и Петя грубовато запротестовал:

— Чтой-то вы наладили: «самоотверженный труд», «самоотверженный труд…» Где ни попадя слова эти ставите. А по-моему, я утвердил себя трудом. Разве не так?.. Это ж в дедовские времена, в тридцатые годы ни техники хорошей, ни жилья… Чтоб отлично сработать, строителю надо было лишить себя многого, забыть там про всякий свой интерес… Теперь жизнь иная… И никакие мы теперь не самоотверженные, а нормальные…

— Ага, — Яша поспешил поддержать Петю. — Вот у нас крановщица тетя Клава… Стали ее недавно на пенсию провожать, и тут председатель профкома с трибуны опять это самое глаголет: «Все мы знаем Клавдию Петровну как самоотверженную труженицу…» Да ничего и никого она не отвергала. Работала молодцом, на совесть — вот! За это ее орденом наградили, квартира отличная у нее, пенсия в сто рублей…

Теплый свет электрической лампочки ярко лучился в предбаннике. «А не поусердствуй мы с Петей, банька вряд ли сейчас работала бы», — с навязчивым самообольщением подумал Яша и даже пожалел, что сидящие рядом с ним мужчины не ведают, кого благодарить им за этот светлый уют. Но тотчас стало неловко от этой мысли. Вспомнилось, с какой подсмешинкой Лиза сказала: «Гер-рои». Лиза — человек прямой, зря не скажет…

Яша отложил газету и прислушался к мирно гоготавшим мужчинам. Заядлые парильщики наперебой, с какой-то сладкой угрозой сообщали друг другу, что припасли для сотворения сухого «вкусного» пара: кто прихватил настой эвкалипта, кто хлебного кваса: кто раздобыл сухой горчицы… Яша и сам был мастер поддавать жару, добавляя в воду разные снадобья. А нынче в спешке забыл их взять и благодарно слушал запасливых парильщиков, предвкушая благоуханье целебного банного зноя, который сготовить при умении нетрудно: плесни на раскаленные голыши кваску — и ударит в нос жаркий дух свежеиспеченного хлеба, а если кружку березового сока, то в парильне дышится уж как в летнем лесу…

— Пивка бы после баньки… Но, говорят, буфет уже закрыт, — с сожалением вздохнул круглолицый, с набрякшими подглазницами седоватый крепыш.

— В вашем возрасте пора отказаться от пива не только в бане, но и вообще… — посоветовал ему высокий парень с короткой черной бородой на матово-бледном лице. Он стоял перед узким, вделанным в стену зеркалом и крохотными ножницами вылавливал, состригал торчащие кое-где из бороды волоски.

— Что возраст?! Да я здоров как бык, даже не знаю, как быть, — с веселой хрипотцой погордился крепыш.

— У вас же отеки… почки шалят.

— А вы кто — доктор? — крепыш недоверчиво покосился на бородатого и смолк, уличенный в незлом своем, но наглядном пороке. Он как-то суетливо потер будто только сейчас обнаруженные мешки под глазами и уступчиво сказал бородатому: — Вы, может, и правы, но давайте не будем… а то разлаемся еще. А склочным да нервным в баню лучше не ходи…

«А ведь это его собачка замерзает. Такой вот… рассеянный, с похмелюги, и мог забыть…» — глядя на крепыша, смекнул Яша и тихо спросил: — Это ваша собачка там у входа привязана?

— Какая собачка? — не понял крепыш.

— Слышите, скулит?.. Кто ж так делает, бросает?

Все молчали. Крепыш поднялся с креслица, подошел к окну, приоткрыл форточку и заглянул вниз.

— Да, чья-то там собачонка… Точно, — сообщил он, отошел от окна и уселся в свое кресло. Посидел молча, потирая мешки подглазниц, которые теперь не давали ему покоя, и скорбно продолжил: — Да, безобразие… Собак развели чересчур. Вот в девятиэтажке нашей немало таких, знаете, любителей… Одна дамочка черного дога по утрам и вечерам на прогулки водит. Агромадный, с годовалого теленка. Пасть красная, клычищи — во! Однажды этот черный зверь сорвался с поводка и айда по двору бегать. Детишки кто куда… А дамочка-то, стоит и хохочет: «Да вы не бойтесь, он не тронет, он молодой и глупый!» Тут я взял палку и подсказываю дамочке: убери кобеля, не то я детишек сейчас оборонять стану. А она: «Уйдите и не мешайте… любить животных!»

— Нынче на собак в городах мода, как на хрусталь, ковры и личные машины, — заметил крутоплечий, спортивного вида парень, сидящий рядом с Яшей. — Пока украшает квартиру — нужна, а чуть что не так — выбрасывают, как старую игрушку…

— При чем тут мода? — не согласился бородатый. — Моего знакомого много раз гнусно предавали, особенно женщины. Он купил и вырастил великолепного дога Майкла и в дружбе с ним обрел душевное равновесие.

— Все равно… Не завидую. А дети у него есть?.. Нет? Ну, вот, — крепыш огорченно-осуждающе развел руками. — Вот тоже нынче мода: вместо детей собак разводить, холить… Да нет, я не против. Пожалуйста, заводите собачонку, коль с ней уютнее в квартире, — разрешающим жестом махнул он рукой. — Есть ведь специальные комнатные, дамские собачки. Шпицы, болонки, шарлотки и прочая миниатюрная тварь. Как приложение к своим дорогим украшениям, дамочки с собой их носят — за пазухой, в рукаве, в сумочке. Вот и любите животных. Так нет же! Достают огроменных волкодавов! Зачем моей соседке-дамочке черный дог-гигант?.. Как рыкнет утром во дворе, все девять этажей просыпаются. Ему ж кило говядины на завтрак подавай!.. А если каждый заведет такого? Эшелон мяса нашему городу каждую неделю дополнительный отдай… Ну, ладно, пускай едят вволю, но… а дальше что?

— То есть, как что? — не понял парень-спортсмен.

— А то, что даже комары на что-то годятся, польза от них, говорят, какая-то есть. А тут? — крепыш обвел всех вопросительным взглядом. — Дог ест, спит, прогуливается и опять ест, спит и прогуливается — вечный курорт! По-моему, это разврат, когда собака перестает быть собакой…

— Собака! — с благоговением произнес бородатый. — Она и пастух, и сторож, и взрывник, и космонавт — столько послужила человеку, что выстрадала же наконец себе благо побыть с ним вне службы, просто собакой.

— Ну, братцы! — крепыш затряс головой. — Этак,