Шрифт:
Закладка:
Дедаев послушал в 11.30 вечера последние известия из Москвы. Ничего особенного. Часы на Спасской башне пробили полночь, заиграл Интернационал. Лишь в 3 часа ночи пришло сообщение от генерал-полковника Кузнецова из штаба Прибалтийского особого военного округа о боевой тревоге. Всем частям было приказано занять передовые позиции в боевой готовности с полным боекомплектом, но избегать провокаций и не стрелять по нарушающим воздушное пространство нацистским самолетам.
Генерал Дедаев отправился прямо на военно-морскую базу, в течение часа они с капитаном Клевенским разрабатывали тройную систему оборонительных линий вокруг Либавы. Впервые они сели разрабатывать совместный план обороны. А на обратном пути в штаб Дедаев услышал гул самолетов. «Юнкерсы-88» шли тремя волнами со стороны моря. В них никто не стрелял. Они парили над городом, бросали бомбы и с гудением исчезали. Тогда только защищавшие Либаву зенитки открыли огонь.
Генерал Дедаев проверил донесения всех своих частей. Немцы явно рвались к Либаве. Он позвонил генералу Берзарину, командующему 27-й армией, своему начальнику. Берзарин ответил кратко: пусть Дедаев решает все сам. По всей границе немцы наступают. Используйте средства, какие имеются, и держись! До последнего человека!
Генерал вздохнул. Он сделает все, что в его силах. Но силы слишком неравные.
А обстановка в 8-й армии была еще сложнее. Генерал-лейтенант Собенников так поздно получил приказ от генерал-полковника Кузнецова о введении боевой готовности, что многие части 8-й армии подверглись нападению германских танков до того, как узнали, что началась война.
48-я дивизия Собенникова под командованием генерал-майора П.В. Богданова продвигалась к границе из Риги; в воскресенье рано утром она шагала, как на параде, в районе Разеняй, впереди шел оркестр, звучали боевые марши. И вдруг по 48-й пехотной дивизии, «не знавшей, что началась война», ударили бомбардировщики-штурмовики. А вскоре после 12 часов у Эрзвилкаса ее атаковали немецкие танки, прорвавшиеся у Таураге. Кроме винтовок и ручных гранат, никакого другого оружия в 48-й дивизии не было. В 10 вечера Богданов сообщил в штаб, что потерял 60–70 % личного состава, что не осталось боеприпасов.
Одно из подразделений тяжелой артиллерии в армии Собенникова, которое перебрасывали на фронт по железной дороге, стало свидетелем налета на советский аэродром в Шяуляе. Артиллеристы видели немецкие самолеты, видели, как падали бомбы, вспыхивали пожары, но думали, что идут учения.
«В сущности, – отвечал Собенников, – почти все военно-воздушные силы Прибалтийского особого военного округа были уничтожены на земле».
Еще сутки не прошли с начала войны, а Собенников уже докладывал генерал-полковнику Кузнецову:
«Армия (8-я) беспомощна. У нас нет связи – ни с вами, ни со стрелковыми и механизированными корпусами. Очень прошу, найдите возможность доставить топливо. Все, что от меня зависит, я делаю».
В первые часы войны задачи советских командиров осложнились еще и тем, что наверху царило странное ощущение: «Может быть, это еще не война». Командир 125-й дивизии был в этом отношении не одинок. Генерал Федюнинский, командир 15-го пехотного корпуса, расположенного у Буга, ясно видел, что его начальник, генерал Потапов, командовавший 5-й армией, был «еще не вполне уверен, что нацисты начали войну».
Такое настроение преобладало и в штабе Западного особого военного округа в Минске. Первые сообщения о нападении немцев поступили 21 июня, а генерал армии Д.Г. Павлов был в это время в театре. «Не может быть, – сказал он. – Ерунда!»
Генерал-полковник Леонид Сандалов был начальником штаба 4-й армии, расположенного в Кобрине возле Буга. В ночь с 21 на 22 июня он неоднократно докладывал Павлову о признаках подготовки немцев к нападению. Такая же информация поступала со всех передовых постов, из Брестского гарнизона в том числе. Информация эта направлялась и к Павлову, и в Генеральный штаб в Москву.
В 2 часа ночи из Кобрина и других пунктов пришли донесения, что связь работает с перебоями. Это действовала «пятая колонна».
Павлов все же позвонил в 3 часа 30 минут ночи командиру 4-й армии генерал-майору A.A. Коробкову[61], сказал, что «набег фашистских бандитов» на границе у реки Буг ночью возможен, и велел избегать провокаций – захватить банды, если возможно, однако дальше границы их не преследовать.
Павлов все-таки приказал 42-й дивизии передвигаться на укрепленные позиции, а Коробкову велел объявить всеобщую тревогу.
В пределах часа командующий 3-й армией генерал-лейтенант В.И. Кузнецов связался с Павловым по радио, телефонные линии были повреждены. Он сказал, что немцы наступают широким фронтом, бомбят Гродно. Аналогичная информация поступила из Белостока от генерал-майора К.Д. Голубева, командующего 10-й армией.
Своему заместителю по боевой части генерал-лейтенанту И.В. Болдину Павлов признался: «Трудно понять, что происходит».
В штабе Павлова непрерывно звонил телефон, приходили сообщения о немецких атаках, и наконец позвонил из Москвы нарком обороны Тимошенко, приказал никаких действий против немцев не предпринимать без предварительного согласования с Москвой.
«Товарищ Сталин запретил открывать по немцам артиллерийский огонь», – сказал Тимошенко.
Медленно тянулся день, и путаница росла. Не имея подробных данных о том, что происходит на фронте, генерал Болдин собирался вылететь в Белосток, в штаб 10-й армии. Но аэродром бомбили. Самолетов не было, он решил отправиться на машине (хотя были сообщения о высадке немецких парашютистов) и добрался до штаба 10-й армии вечером в воскресенье. Но 10-я армия, подвергшаяся страшным налетам немецких пикирующих бомбардировщиков, к этому времени из Белостока отступила. «Она уже почти уничтожена», – доложил генерал Голубев.
Невозможно было добраться до передовых частей, а связаться с Павловым, находившимся в Минске, удавалось только случайно.
«Тяжело, Иван Васильевич, очень тяжело, – сказал Болдину генерал Голубев. – Где есть за что уцепиться, мы держимся. Пограничники воюют хорошо, но их осталось мало, а мы им помочь не можем. Это еще только первый день войны. Что будет дальше?»
Прибытие «Красной стрелы»
Шипение пара и последний, замедляющийся оборот колес. Экспресс «Красная стрела» подошел к перрону Ленинградского вокзала. За несколько минут до этого сюда прибыла небольшая группа командиров. Они стояли на платформе, ждали, когда из международного вагона в конце поезда выйдет генерал Мерецков. Было 11 часов
