Его как одно из многих божественных воплощений; она была пацифисткой, но ушла добровольцем на гражданскую войну в Испании; она была слабой, болезненной и неуклюжей, но всегда стремилась заниматься тяжелым физическим трудом, который она считала благословением; она окончила лучшее высшее учебное заведение во Франции — École Normale Supérieure, но хотела быть принятой на работу на завод в качестве разнорабочей, чего в конечном итоге и добилась. Занимаясь всем перечисленным, она всегда оставалась собой, Симоной Вейль.

Смерть Вейль вызвала споры, не прекращающиеся с 1943 года. Некоторые считали это просто самоубийством, в то время как другие посмертно ставили ей диагноз «анорексия». Многим трудно принять причину, по которым она отказалась от еды, — чувство солидарности с теми, кто находился в оккупированной Франции, кто, как она думала, голодали из-за скудного пайка. Тем не менее те, кто знаком с биографией Вейль, не списывают так легко со счетов ее собственное объяснение. Одной из самых ярких черт характера Вейль всегда была внутренняя симпатия к жертвам любых форм несправедливости и эксплуатации. Эта симпатия пронизывала не только ее социальное и религиозное мышление, о чем свидетельствует, например, Oppression et liberté («Угнетение и свобода»), но и проходила через всю ее биографию. Например, во время Первой мировой войны Вейль, будучи ребенком и узнав, что солдатам на линии фронта не хватает еды, отказывалась есть шоколад. Позже она будет жертвовать свою зарплату безработным и откажется топить свою комнату, потому что, как она предполагала, рабочие не могут позволить отапливать свои дома[246]. Поэтому для нее воздержание от пищи, как форма солидарности с угнетенными, представляла собой способ оставаться верной себе, независимо от последствий. Действительно, она, видимо, считала это в высшей степени освобождающим актом. Ибо истинная свобода, писала Вейль в «Угнетении и свободе», «определяется не отношением между желанием и его удовлетворением, а отношением между мыслью и действием»[247].

Однако значение голодной смерти Вейль гораздо глубже. Поразительным аспектом ее работ является то, что она формулирует свою интеллектуальную, духовную и даже мистическую жизнь в терминах еды, питания, голода и недоедания. Например, она пишет: «Я читаю только то, до чего чувствую голод в тот момент, к чему у меня проявляется аппетит; и тогда я не читаю, я ем»[248]. И это касается не только книг, но и всего того, в чем нуждается душа. Даже религия — «форма питания». Чтобы определить, подходит ли вам какая-либо религия, вы должны для начала положить ее в рот и попробовать, иначе вы не можете быть уверены, что это то, что вам нужно. Потому что «трудно оценить вкус и питательные свойства того, что никогда не ел»[249]. Для Вейль физический акт еды лишь плохая имитация более значимого процесса питания, который происходит глубоко внутри нас. Действительно, на этом духовном уровне вещи могут превратиться в противоположность тому, чем они обычно являются. Например, на данном уровне то, что больше всего нужно нам, что поддерживает в нас жизнь, может быть не пищей, а голодом. Вечная часть души, говорит Вейль, «кормится голодом»:

Когда мы не получаем пищу, наш организм потребляет свою плоть и превращает ее в энергию. То же самое и с душой. Душа, которая не питается, поглощает себя. Вечная часть поглощает смертную часть души и трансформирует ее. Голод души трудно вынести, но другого лекарства от нашей болезни нет[250].

На еще более глубинном уровне лучшим для души может быть не питание и не голодание, а что-то совсем другое: быть съеденным — быть поглощенным Богом. В одном из эссе из сборника «Ожидание Бога» Вейль рассказывает о том, как прекрасный с виду мир может быть «ловушкой», созданной Богом, чтобы поймать того, кто его рассматривает. «Красота мира, — говорит она, — устье лабиринта». Созерцающий его входит туда, делает несколько шагов и довольно скоро, изнуренный, дезориентированный, оказывается «неспособным найти выход». И это только начало:

Ибо, если он не потеряет храбрости, если он продолжит идти, он абсолютно точно доберется до центра лабиринта. А там находится Бог, ждущий поглотить его. Позже он снова выйдет, но уже измененным, он уже станет другим, будучи съеденным и переваренным Богом[251].

Подобные высказывания дают нам представление о том, насколько серьезно Вейль воспринимала все, что было связано с едой. Метафоры пищи, голода или поглощенности для нее не просто риторические topoi, приемы, обозначающие поверхностный уровень текста. Они указывают на духовные переживания, способы выхода за пределы себя.

Однако ключ к конечному смыслу голодной смерти Вейль можно найти даже не здесь, а на еще более глубинном уровне ее богословских сочинений, в которых она стремится заново обозначить понятие смерти. В некотором смысле смерть — это то, чем Вейль занималась почти столько же, сколько жила[252]. Она поместила смерть в центр своей жизни: например, воспринимала свой труд разнорабочего на фабрике как репетицию смерти и постоянно умертвляла свое тело. Причина, по которой Вейль был так одержима вопросом кончины, вероятно, связана с тем, что я бы назвал «онтологическим позором», пронизывавшим все ее мысли. Возможно, она думала, что в самом нашем существовании есть нечто дерзкое: быть — значит выражать определенное высокомерие. Мы узурпаторы и своим существованием занимаем чужое место. «Наш грех состоит в желании быть», — говорит Вейль, и это нарушает порядок вещей. Чтобы добиться искупления себя, мы должны «желать прекращения своего бытия»[253].

«Тяжесть и благодать» является одной из работ, в которых Вейль подробно излагает свое понимание данного вопроса. Бог, пишет она в этой книге, дает нам бытие и тем самым «отказывается — в каком-то смысле — быть всем». В ответ на Божью щедрость «мы должны отказаться быть чем-то». Быть рожденным человеком — значит получить ссуду: «Бог дал мне бытие, чтобы я вернул Ему его». Мы можем устранить беспорядок, вызванный нашим рождением, только если совершим ряд онтологических сделок с Богом: «То, из чего сделано наше существование, — это не что иное, как Его ожидание нашего согласия не существовать. Вечно, словно нищий, Он выпрашивает у нас то самое существование, которое Сам нам дает. Он дает нам его именно затем, чтобы выпрашивать». Возврат нашей онтологической ссуды должен стать смыслом нашей жизни, и нет ничего более важного, чем это. «Не существует никакого другого дозволенного нам свободного действия, кроме разрушения „Я“»[254].

Внесем ясность: философские размышления Вейль — это не апология самоубийства. Она никогда не пыталась покончить жизнь самоубийством и открыто выступала против него.