на эту тему воспринимаются неоднозначно, чего и следовало ожидать в силу того, что речь идет о человеке, памятники которому установлены во многих местах страны. С диагнозом, сформулированным Мареком Каминьским, не спорят, однако есть и весьма своеобразные политические истолкования последствий того недуга. Одно из них, принадлежащее Казимежу Ригелю, гласит, что «плохое умственное состояние маршала Пилсудского в последние два, три года его жизни является подтвержденным фактом, о чем писали и пишут даже его апологеты». Но далее автор делает вывод, что «было ли это следствием склероза или давнего сифилиса, приводящего к опустошению в мозге, это теперь не имеет значения». Значение имеет то, что «в 1933 году к власти в Германии пришел Гитлер, в то же самое время в СССР Иосиф Сталин с успехом укреплял свою диктаторскую власть, а Польшей руководил больной человек. Ментально он не мог уже противостоять тем негодяям. И в полудиктаторской системе, созданной им же в 1926 году, не смог успешно готовить себе достойных сменщиков для управления государством». Тем не менее страной руководил он, главные решения принадлежали ему, особенно решения, касающиеся вопросов войны и мира.

Называть полоумным маршала Речи Посполитой позволяли себе и военные аналитики из французского Генерального штаба. В частности, такое утверждается в добытой советской разведкой еще в январе 1933 года «Информации 2‑го бюро Генштаба французской армии «О состоянии германо-польской политики», тоже не так давно рассекреченной Российским государственным военным архивом. Главная суть записки посвящена другому аспекту европейских реалий того времени, притом аспекту, еще с одной стороны раскрывающему как раз то, почему польское предложение о совместном нападении на ставшую нацистской Германию не могло быть принято Францией. Речь идет о Локарнских договорах, подписанных в 1925 году, целью которых было создание системы европейской безопасности, международного арбитража и подтверждение западных границ Германии. В этой связи пункт IV «Информации…» заслуживает того, чтобы он был процитирован полностью: «Статья Локарнского договора, согласно которой договаривающиеся стороны берут на себя обязательства принимать активные меры в случае, если одна из них подвергнется нападению третьего противника, по предложению английского правительства была передана на рассмотрение и уточнение (интерпретацию) юридической комиссии. Результат был несколько неожиданным. В случае если Германия напала на Францию и Бельгию, другие участники договора обязаны прийти на помощь Франции. Но если Франция в случае германо-польской войны пришла бы на помощь Польше в соответствии с соглашениями, которые она подписала с той, другие участники Локарнского договора, а именно Англия и Италия, были бы, собственно говоря, прийти на помощь Германии. Договор о союзе между Францией и Польшей не может, согласно заключению юристов, изменить подобным образом определенный (интерпретированный) Локарнский договор».

Давали о себе знать и польско-французские трения иного порядка. Еще в начале мая 1931 года Пилсудский поставил в известность французскую военную миссию в Польше, что с 1 сентября он «по причине экономии средств отказывается от ее услуг». Прекращались постоянные польско-французские штабные совещания. Черту под такого рода уклонами в Варшаве подвели «скромным комментарием, что Польша не нуждается во французской гувернантке». Были и такие решения маршала, напоминал скрупулезный во всем Дариуш Балишевский, которые не предавались огласке, например, отказ Речи Посполитой от снабжения своей армии оружием, аналогичным тому, которым располагали французские военные формирования. Скорее всего, именно на противоречия и сделал главную ставку Гитлер, тем более, что настороженность по отношению к польскому руководству стала нарастать и в союзном Варшаве Париже. В пункте V цитированной информации 2‑го бюро Генштаба французской армии говорится, что «если доверие к Франции слабеет и даже полностью исчезает, в польских кругах обнаруживаются самые разные и порой даже фантастические планы, начиная с превентивной войны с Германией и заканчивая договоренностью Польши с Германией при условии достаточных компенсаций (Литва, Украина)». В подтверждение сказанному приведено еще два аргумента, однако вовсе не военных. С одной стороны, это «полоумие маршала Пилсудского», а с другой — «присутствие во главе Министерства иностранных дел такой авантюрной личности, как полковник Бек, открывает двери самым фантастическим авантюрам».

В отношении тогдашнего польского министра иностранных дел даже в современных польских публикациях можно встретить признания, что Юзеф Бек был фигурой весьма противоречивой и для самих поляков. Французы же его «на дух не переносили» за то, что он высокомерно отзывался об их армии, «отличался необычным сексуальным аппетитом», а главное, еще в начале 20‑х, будучи польским военным представителем в Париже, «украл секретные французские документы». В пункте VI упомянутой «Информации…» говорится также, что Бек «возглавлял сеть агентурной разведки», именно поэтому «французское правительство потребовало его отзыва». В таком случае «легко представить себе впечатление, произведенное во Франции назначением Бека на должность в Министерстве иностранных дел». Заканчивался документ напоминанием и предположением. В напоминании говорилось, что «в 1933 году истекает срок действия франко-польского военного соглашения», предположение допускало, что, «возможно, новое соглашение заключено не будет».

Усугублялись франко-польские контакты и случавшимся время от времени отсутствием даже протокольного французского почтения к руководителю польского МИДа. Его парижский коллега мог нарушить официальный порядок и не приехать на вокзал встречать прибывшего Юзефа Бека. Допускалось такое несмотря на то, что полковник Бек в польской внешней политике был правой рукой маршала Пилсудского, а после его смерти стал главной в этой сфере фигурой, о действиях которой не всегда знал даже президент Речи Посполитой Игнацы Мосьцицки. От Юзефа Бека в весьма значительной степени зависело, как Польша будет выстраивать отношения с Германией, а в Париже были информированы, что довольно регулярный обмен польско-немецкими мнениями имеет место быть постоянно. О том, что это уже стало болезненной точкой для французской столицы, знали не только разведчики и профессиональные дипломаты Франции. Советский уполномоченный Союзнефтеэкспорта в Париже М.С. Островский в последней декаде февраля 1933 года своим специальным письмом на имя К.Е. Ворошилова тоже уведомлял, что «польско-немецкие отношения… очень нервируют французский Генштаб, в частности, переговоры Бека с штабом рейхсвера их очень беспокоят». Собеседники М.С. Островского подсказывали ему, что в том числе «речь идет об обмене (Данцигского. — Я.А.) коридора на Литву с Мемелем».

В германской столице после прихода к власти нацистов военная угроза, исходящая от Речи Посполитой, воспринималась довольно чувствительно, тем паче, что в еще феврале 1933 года, напоминает Дариуш Балишевский, маршал Пилсудский «поручил послу Речи Посполитой Альфреду Высоцкому сходить на Вильгельмштрассе (в МИД Германии. — Я.А.) и в беседе с директором польского департамента употребить слова, из которых вытекало бы, что дело клонится к польско-немецкой войне». Посол перевыполнил полученное им задание в том смысле, что он, «перешагнув через полученные инструкции, специально придал беседе острую тональность», после