этом рассказал в сентябре 2014 года польский военный исследователь Томаш Басарабович в публикации «Почему мы не начали превентивной войны с Гитлером». Как следует из его статьи, вспыхнувший конфликт мог стать весьма опасным для фюрера нацистов. Однако «Гитлер тогда еще мыслил довольно трезво», не мог рисковать «войной с более сильной Польшей, понимал, что получит мощного тумака, а в результате может даже попрощаться с Восточной Пруссией». Подобного рода исход был вполне реален, поскольку Германия имела «только сто тысяч солдат, никакого флота, никакой авиации, а Дуче (Муссолини. — Я.А.) станет его союзником только через несколько лет».

Томаш Басарабович приводит и несколько фрагментов «тайного рапорта посла фон Мольтке министру иностранных дел Рейха от 29 апреля 1933». Из них вытекают весомые аргументы. Во-первых, поляки серьезно встревожены тем, что в случае «фиаско конференции по разоружению Германия получит возможность вооружаться», в результате чего «уменьшится военный перевес Польши над Германией, которым она нынче обладает». Одновременно существуют опасения, «связанные с развитием Германии». Остерегаются в Польше и того, с какой силой «вспыхнула в Германии национальная идея». Поляки допускают, что если «будут порваны цепи, ограничивающие вооружения, то вся энергия Германии сконцентрируется на большой цели, т. е. на восточных границах, и что немцы не станут тормозить с применением силы». В этой ситуации «польские государственные мужи стоят перед большой дилеммой»: ждать, пока «Германия окрепнет в военным смысле, пока она достигнет внутренней консолидации, пока соотношение сил склонится в пользу Германии» или же медлить «не стоит, пока есть время, нужно использовать свой военный перевес и довести дело до радикального развязывания дела коридора путем завладения Восточной Пруссией».

Томаш Басарабович отметил также, что «угроза войны с польской стороны трактовалась в Германии архиважно», чему способствовала в те дни «огромная агитация, которая ныне идет против Германии» в Речи Посполитой. Польское правительство «поддерживает даже бойкот немецких товаров». Фактически «Польша поставила Гитлера перед ультиматумом», и он «вынужден был отступить», ознакомившись с докладом фон Мольтке. Кроме того, «абвер доносил ему из Польши, что в восточных воеводствах Речи Посполитой проходят маневры, приближенные к боевым условиям». В Вильно после тех маневров был проведен военный парад, «намекающий на подготовку к атаке на Восточную Пруссию». Состоялось и еще одно важное решение, принятое Юзефом Пилсудским. Еще 18 апреля 1933 года «маршал собственноручно написал проект президентского декрета, касающегося сформирования Правительства защиты и народного единства на случай войны с Германией». На оригинале того проекта президент Игнацы Мосьцицки уже сделал пометку «Согласен». Для подтверждения серьезности всех тех намерений Томаш Басарабович приводит и еще один аргумент. Суть его в том, что когда адъютант Пилсудского переписывал тот проект, то взял и спросил у маршала, в самом ли деле намерен Гитлер напасть на Польшу, на что получил многозначительный ответ: «Даже если бы мы на него напали, это тоже было бы обороной».

Но предполагаемый удар Польша намеревалась наносить не только своими силами. В Париж — тогда же в апреле 1933 года — была послана инициатива провести совместную с Францией атаку на ставшую нацистской Германию. Ее привозил граф Ежи Потоцкий, о политическом весе которого красноречиво говорит то, что он был членом сената, профессиональным дипломатом, впоследствии работавшим чрезвычайным и полномочным послом Речи Посполитой в Италии и Соединенных Штатах Америки. Посещал французскую столицу и бывший адъютант маршала Пилсудского, в то время командовавший второй кавалерийской дивизией Войска Польского генерал Болеслав Венява-Длугошовский, которого в Речи Посполитой называли первым уланом страны. Дариуш Балишевский уточняет в этой связи, что Венява-Длугошовский был не просто генералом и «офицером для специальных заданий», но и особо доверенным лицом польского руководителя. На родине его знали как любимчика Пилсудского, удостоенного чести быть одним из свидетелей во время женитьбы маршала — второй уже раз — на Александре Щербиньской. С первого улана не сводили глаз польские дамы, сам он не пропускал ни одного банкета, ни одного тоста, ни одной юбки, вдобавок довольно успешно занимался стихосложением, переводами с французского. Современная польская журналистка Агнешка Янас уточняет, что любой костюм сидел на нем идеально, словно он в нем родился, однако пан Болеслав предпочитал все же кавалерийский мундир, особенно после случая, происшедшего с ним в 1934 году. Во время похорон короля Югославии Александра бригадный генерал Венява-Длугошовский официально представлял Польшу, но случилось так, что опоздал на траурные мероприятия. Скандал получил громкое европейское звучание, потому Пилсудский немедленно вызвал бывшего адъютанта с отчетом. Тот прибыл тщательно побритым, трезвым, пахнущим хорошей туалетной водой, но в цивильном смокинге. Разъяренный маршал сразу же взвился:

— Что это за шутовство?

И услышал ответ:

— Пан Комендант! Я сотворил такое, что положено мне за это дать по зубам. Но поскольку я уважаю мундир, то прибыл в цивильной одежде. Польский офицер не может получать по морде в мундире!

После таких слов Пилсудский снова простил Веняву. Как же можно было не любить такого парня, иронизирует по этому поводу Агнешка Янас.

Отношение маршала к бывшему адъютанту и в дальнейшем ни на йoту не изменилось в худшую сторону, он находился рядом с ним и в самые последние минуты жизни Начальника. Популярность генерала в самом деле была настолько велика, что президент Польши Игнацы Мосьцицкий 25 сентября 1939 года после интернирования в Румынии именно ему, исполнявшему в то время обязанности посла Речи Посполитой в Италии, решил было вручить полномочия главы государства. Однако Болеслав Венява-Длугошовский значился главным польским руководителем лишь пять дней, потому что 29 сентября, пока он ехал из Рима в Париж для принятия президентского портфеля, передача власти именно ему была отменена, на чем настояли Франция и Англия, особенно Франция, а также польские политики антипилсудсковской ориентации, в частности, генерал Владислав Сикорский, пользовавшийся особым расположением на парижском властном олимпе и вскоре ставший главой польского эмиграционного правительства. Но это было потом, а в 1933 году в Париже, кончено же, знали, что прибывший вдруг из Варшавы Венява-Длугошовский является весьма и весьма доверенным человеком главного польского руководителя, а подобное обстоятельство лишь подчеркивало важность того, что он должен передать от имени маршала Пилсудского, официально прибывшего в город на Сене «как бы проветриться».

Конечно же, и сам Пилсудский полагал, что приезд в Париж такого посланника подчеркнет, кто является главным автором привезенной идеи, а это должно было побудить французские власти отнестись к ней с особым вниманием. Военный атташе польского посольства во Франции и одновременно высокопоставленный офицер занимавшегося разведкой Отдела II Генерального штаба Войска Польского Ян Боцяньский «в своих записках, посвященных именно возможной превентивной войне, которые хранятся в Институте Пилсудского