– Да, – отвечаю я. – Она… С ней тяжело. Она мне не настоящая мать, я имею в виду, не по крови. Мисти удочерила меня, когда мне не было и двух лет, у меня тогда больше никого не было. Она дала мне крышу над головой, и я всегда буду благодарна за это. Но с ней не всегда бывает легко.

У меня скручивает живот, а щеки краснеют от смущения из-за того, что я рассказала столько личной информации человеку, которого едва знаю. Теперь, когда Мэлис знает, что она обокрала меня, часть меня беспокоится, что он сочтет меня слабой из-за того, что моя собственная мать использовала меня.

Ну и что с того, что он так подумает? Почему его суждения вообще должны иметь значение?

У меня нет ответа на эти вопросы, но мысль не дает покоя.

Опустив взгляд на колени, я провожу пальцами по ткани джинсов.

– Наверное, тебе интересно, почему я с этим мирюсь, – шепчу я. – Почему я до сих пор не вычеркнула ее из своей жизни.

Мэлис качает головой.

– Нет. Эту часть я понимаю. Иногда люди, которых ты любишь, обращают твою любовь против тебя, и это самое жестокое оружие в мире.

Мы проезжаем перекресток, и я смотрю на него, удивленная этими словами. Они раскрывают его, показывают ту сторону, которую я раньше не замечала.

Но он прав. Именно так это и ощущается.

– Да, – шепчу я. – Так и есть.

На мгновение воцаряется тишина, а затем он переводит взгляд на меня.

– Ты ела сегодня?

– А?

Внезапная смена темы застает меня врасплох, и он, приподняв бровь, повторяет вопрос.

– Еда. Ты ела что-нибудь сегодня?

Ела ли?

Мне требуется несколько секунд, чтобы вспомнить. Последние пару дней были очень суматошными: я попыталась оплатить аренду и поняла, что на моем счету ничего не осталось, затем отправилась к маме, хотела поговорить с ней, но в итоге просто вернулась к своему арендодателю и умоляла его о продлении срока. Конечно, этот урод сказал «нет», так что я взяла несколько коробок и начала собираться рано утром, пропустив занятия, чтобы успеть все упаковать. Вчера вечером я съела остатки предыдущего ужина, но в остальном…

– Нет, – устало шепчу я, качая головой. – Я перекушу дома.

Мэлис не отвечает. Но, проехав несколько кварталов, включает поворотник и сворачивает на парковку небольшого мексиканского ресторанчика. Когда он заезжает на парковку и останавливает машину, я удивленно смотрю на него.

– Что ты делаешь?

– А что, по-твоему, я делаю? – ворчит он. – Тебе нужно поесть, иначе в обморок шмякнешься. Лицо белое, как чертова простыня.

Он распахивает дверцу машины и выходит. Я кое-как собираюсь с силами и делаю то же самое. После чего следую за ним в ресторан. Впереди стойка с огромным меню. Мэлис указывает на нее жестом.

– Что хочешь?

– Эм… – Я все еще немного не в себе оттого, что он предлагает угостить меня обедом, особенно после того, как он вернул мне деньги, которые забрала у меня мать. Ну, по крайней мере, большую их часть. Это кажется странным, поэтому я быстро просматриваю меню, а потом бормочу: – Тако с говядиной.

Он прищуривается, глядя на меня, затем поворачивается к круглолицей женщине за прилавком.

– Три тако с говядиной и тако с курицей. – Он оглядывается на меня. – Рыбу ешь?

– Угу.

– И рыбное тако, – говорит он женщине, дополнительно заказывая несколько гарниров, напитки и вегетарианский буррито, затем достает бумажник, чтобы расплатиться.

В ошеломленном молчании я наблюдаю, как она принимает заказ, говоря ему, что все будет готово через несколько минут. Пока мы ждем, Мэлис стоит рядом со мной, как статуя, скрестив руки на груди и устремив взгляд в дальний конец кухни, где готовят нашу еду.

Когда женщина за стойкой наконец вручает ему большой пластиковый пакет, набитый контейнерами из пенопласта, я ожидаю, что он вернется к машине. Но вместо этого Мэлис подходит к одному из шатких на вид столиков, стоящих у окна, выдвигает стул и опускается на него, одновременно ставя сумку на пол. Затем начинает доставать контейнеры с едой, а я нерешительно сажусь напротив него. Он ставит передо мной почти все, за исключением завернутого в фольгу буррито, которое забирает себе.

– Я… – Я сглатываю, переводя взгляд с тарелки на него. – Я попросила один тако.

Он бросает на меня взгляд, опираясь локтями на стол. На нем темная футболка, обтягивающая мускулистые руки, на открытой коже – множество татуировок.

– А хотела только его?

Нет.

Желудок начинает урчать от одного только пряного аромата еды. Теперь, когда нервозность, скручивающая внутренности, начинает утихать, я осознаю, насколько голодна.

Я не произношу этого вслух, но Мэлис ясно читает все на моем лице. Либо он слышит, как мой желудок издает отчетливое бурчание.

– Ешь. – Он указывает подбородком на еду.

Слишком голодная, чтобы сопротивляться, я набрасываюсь на контейнеры и расправляюсь с двумя тако с говядиной так быстро, как будто их никогда и не было. Потом перехожу к курице, добавляю немного риса и фасоли и, подняв взгляд, вижу, что Мэлис наблюдает за мной. Его серые глаза блестят. Он откусил всего несколько кусочков от своего буррито, и это наводит меня на мысль, что последние несколько минут он, вероятно, просто наблюдал, как я набиваю себе рот.

Румянец заливает щеки, и я опускаю взгляд. Я все еще немного голодна, но это чувство начинает исчезать, поэтому я беру газировку, которую он мне взял, и делаю большой глоток. Когда я снова смотрю на него сквозь ресницы, он по-прежнему наблюдает за мной.

– Ты не ешь мясо? – спрашиваю я, в основном, чтобы заполнить паузу.

Он качает головой.

– Нет. Я вегетарианец.

Честно говоря, меня это чертовски удивляет. Все в Мэлисе настолько напоминает мне хищника, что я легко могу представить его львом или кем-то в этом роде. Вообразить, как он выслеживает какую-нибудь бедную антилопу, прежде чем сожрать ее целиком. Я думала, он из тех парней, которые заказывают стейки и гамбургеры с кровью.

Это еще одно напоминание о том, что я столько всего не знаю об этом человеке, стольких вещей не могу о нем предсказать.

– О, – неуверенно бормочу я, не зная, что еще сказать. – Ты всегда был вегетарианцем?

– Нет. – Его односложный ответ краток, и поначалу мне не кажется, что он скажет что-то еще. Но затем он добавляет: – Не так давно у меня отняли возможность выбирать. Так что это единственный выбор, который я могу сделать сам для себя.

Его ответ звучит загадочно, и я ловлю себя на