Впрочем, тень была и снаружи дилижанса: достаточно было сойти с дороги, пройти по высокой траве, теперь более напоминавшей сено, и укрыться под сенью ольхи. Округлые листья начали желтеть, а их толстые прожилки и вовсе налились алым, кой-какие листья успели опасть, но всё же дерево, пусть не было густым, давало достаточное укрытие от солнца.

Однако недостаточное укрытие от жары. И уж вовсе никакого укрытия от мрачных мыслей. Действительно, как теперь дилижанс доберётся до следующей станции? Неужто им всем придётся идти пешком, много часов по пыльной дороге, под палящим солнцем, с тяжёлыми тюками и свёртками в руках? Или кучер распряжёт захворавшую лошадь и, чего доброго, действительно пристрелит её? Прольёт невинную кровь.

Альма поморщилась и постаралась думать о чём-нибудь другом. Да хоть о тех же букетах! Но и здесь её поджидали сожаления: отчего она выкинула букеты, не догадавшись их разобрать, проверить? Это могло бы стать ключом к разгадке нынешних странностей. Увы, её отяжелевший от дремоты разум до столь очевидного решения не дошёл…

Нечеловеческий смех раздался откуда-то сзади. И сверху.

Альма резко обернулась, и даже сонная Джулс встрепенулась, растерянно хлопая глазами.

На соседней ольхе, среди зелени, золота и багрянца, удалось различить что-то чёрно-белое. И шевелившееся. Да это же сорока! И смех был вовсе не смехом, а сорочьей трескотнёй.

Какое простое объяснение. Заурядное. Безопасное. Но…

– Могу я вам чем-нибудь помочь, госпожа? – Джулс не глядела на сороку, она глядела на Альму. И что-то в облике хозяйки, похоже, внушило камеристке беспокойство.

– Нет, ничем, не сейчас, – рассеянно откликнулась Альма, не отрывая взгляда от крупной чёрно-белой птицы, которая, склонив голову, внимательно смотрела на неё в ответ. – Просто в последние дни я на удивление часто вижу сорок… Или сороку.

– Да, здесь их больше, чем в «Тёмных Тисах», – вежливо поддакнула Джулс.

В её голосе послышалась тень грусти: видимо, она успела соскучиться по поместью и гораздо сильнее желала бы вернуться туда, нежели продолжить путешествие. Тем более что сейчас продолжение стало на редкость затруднительным.

Если бы сорока могла фыркнуть, она бы всенепременно это сделала. Ну а так она просто опустила голову, спрыгнула с ольховой ветви – и полетела к Альме. Однако не снизилась, а заложила над ней крутой вираж, после которого полетела в глубь зарослей, вновь что-то стрекоча. Уже не насмешливо, а как будто требовательно. Зовуще.

Тень сороки мчалась вслед за ней так же быстро, но не по небу, а по земле. Прямо по неприметной тропинке, которой пару секунд назад ещё не было.

Альма тряхнула головой, и прореха меж деревьев и трав затянулась. Не было там никакой тропинки. Не могло быть, некому было её протоптать, незачем было уходить от пустынной, но всё же дороги, в глушь, навстречу топям, где никто не жил. По крайней мере, никто из людей.

Но стоило чуть сощуриться и присмотреться – как вот же она, узенькая, но вполне отчётливая. Растения будто раздвинулись в стороны, подобно театральному занавесу, открыли путь. Куда-то.

– Скажи, ты тоже это видишь? – спросила Альма как можно небрежнее и махнула рукой в сторону тропинки, которая одновременно была и которой не было.

– О чём вы, госпожа? – в голосе Джулс прозвучало неподдельное недоумение.

Она посмотрела туда, куда указывала Альма, и вновь перевела взгляд на хозяйку. Либо странная тропинка ничуть её не удивила, либо…

– Да всё о той же сороке, – на ум не пришло ничего лучше.

– Но ведь она давно скрылась из виду… Госпожа, не жарко ли вам здесь? Быть может, возвратимся в дилижанс?

Что ж…

– И впрямь, недурно бы вернуться, – медленно проговорила Альма, ещё слегка колеблясь, но сердцем уже приняв решение. – Ступай, я скоро подойду.

Желание уйти наконец из-под ольхи, вернуться к обществу, опуститься на упругие сиденья дилижанса и пусть не самой принять участие в беседе, но хотя бы насладиться привычными и умиротворяющими звуками людской речи, а не птичьим стрёкотом и лиственным шёпотом, было сильным, это читалось во всём облике камеристки. Однако её чувство долга было ещё сильнее:

– Разве могу я вас покинуть? Если вам угодно, я подожду здесь.

Верность подчас более неуместна, чем ветреность. Альма высоко ценила Джулс и привыкла на неё полагаться, но именно сейчас решила положиться на иное. На что, возможно, полагаться вовсе не следовало. И чему присутствие Джулс рисковало стать помехой.

– Нет-нет, мне нужно… я хочу побыть одна. Совсем недолго. Ну же, ступай.

На веснушчатом лице Джулс отразилась догадка, камеристка чуть смутилась и не упорствовала более. Лишь повторно уточнила на прощание, не нуждается ли госпожа в каких-либо её услугах, пообещала дожидаться в купе и, придерживая подол, зашагала по высокой траве.

Альма осталась одна. И в тот же миг вновь услышала нетерпеливый стрёкот сороки.

Что ж, надо поспешить!

Трудными были только первые шаги – особенно когда Альма не уследила за собственным подолом и зацепилась за колючку, иссохшую, но до сих пор хваткую и упрямую, не желавшую отпускать дальше по тропе.

Не хватало только повредить дорожное платье!

Впрочем, вскорости на смену высохшей траве пришёл густой мох, мягко прогибавшийся под ногами и усыпанный цветочками, маленькими и светлыми, похожими на звёзды. А вон там что такое красное, похожее на брызги крови? Наверное, брусника; Альма часто ела брусничный джем, но ни разу не видела эту ягоду не сорванной.

Воздух здесь, несмотря на близость топей, был свежее. И приятно пах ягодами, мхом и… чем-то ещё. Если бы у холода был запах, то это был бы он.

Близ дороги деревья и травы изредка колыхались, шелестели от дуновений ветра, а здесь всё затихло. Ни ветерка – воздух такой же стоячий, как вода в болоте. Ни звука. Даже насмешница сорока умолкла.

…Но что это? Звон? Альма крепче сжала ридикюль с немым колокольчиком. Однако тихий хрустальный звук доносился не из ридикюля, его источник был где-то впереди. В нагромождении камней, над которым росло дерево – настолько старое, настолько замшелое, что никак не удавалось его узнать.

Зато на одной из его ветвей примостилось кое-что вполне узнаваемое. Сорока. Замершая, молчавшая. Ждавшая.

Стоило подойти ближе, и всё стало ясно: сквозь камни пробивался родник, маленький, зато звонкий и кристально чистый.

И пронзительно холодный! Альма, подставившая было ладонь, чтобы набрать воды, отдёрнула руку: в неё будто тысяча ледяных игл впились. Безотчётно соединила ладони в попытке согреться – и поразилась холоду собственной кожи: словно не на секунду прикоснулась к источнику, а долго-долго продержала руку в январской проруби.

А несчастную лошадь, наоборот, пожирал изнутри жар… Хм-м-м.

Альма почти не знала магии: встречи с той были редкими, мимолётными, сложными. Зато Альма знала, что средство против жара – холод.

Вот только как донести до их стоянки хотя бы глоток этой обжигающе холодной воды?

Благодаря то