властями плотину Сароби мощностью 24 тысячи киловатт[427]. Однажды он видел, как «автобус с пятнадцатью русскими остановился, чтобы набрать воды. Они выглядели крепкими, одетыми явно для работы, но аккуратно»[428]. Другая советская плотина, Наглу, производила половину гидроэлектроэнергии Афганистана[429]. Конечно, проникновение Советов в страну выглядело иначе при взгляде с восточной стороны железного занавеса. Советский специалист по Афганистану В. Г. Коргун вспоминал, что перед поездкой за границу ему пришлось пройти ряд экзаменов на «политическую грамотность», во время подготовки к которым инструкторы тренировали его на знание фамилий глав коммунистических партий в странах третьего мира. «Вы представляете главную социалистическую державу мира», — напоминал уполномоченный Коргуну. «Когда доберетесь до места, расскажите афганцам, как она прекрасна!»[430] По прибытии в Кабул советским дипломатам запрещалось общаться в свободное время с местными жителями. Нарушавший эти правила Коргун многое узнавал о стране. «Шестидесятые годы в Афганистане были волшебным временем», — говорил он.

При поездке из столицы на север по построенному с советской помощью шоссе можно было наблюдать продолжение парада новых проектов. В Баграме советские инженеры занимались строительством военной базы для афганских Военно-воздушных сил; еще севернее находился Салангский туннель[431]. К северу от него, в Пули-Хумри, построенная Советами гидроэлектростанция снабжала электричеством текстильное производство, а поля вокруг Баглана с советской помощью превратились в центр афганской хлопковой промышленности[432]. Один польский инженер, зайдя в офис директора Багланского сахарного завода, столкнулся с «женщиной редкой красоты, одетой в европейскую одежду. Блестящие черные волосы обрамляли ее смуглое лицо, так что были видны только глаза. Впечатление было настолько ошеломляющим, что я отшатнулся». Поляк обратился к ней на своем ломаном фарси, однако она прервала его и предложила разговаривать на английском, французском или немецком. «Я видел перед собой современную афганскую женщину», — вспоминал польский инженер. Какое еще нужно было доказательство того, что государство функционирует?

Однако у долин рек, которые теперь давали электричество ткацким фабрикам, было мрачное, связанное с СССР прошлое, о чем не хотели вспоминать советники. Так же как луга южного Афганистана, эти земли служили раньше местом переселения пуштунов. Советско-афганская граница восходила к линии, возникшей в 1880‐е годы, когда англо-русское соперничество привело к проведению «этнографической границы», задача которой состояла в том, чтобы «предотвратить постоянные несогласия между соседями, которые являлись неизбежным следствием разделения групп населения, принадлежащих к одному этносу»[433]. Британские авторы рассматривали 630-километровую границу как «всего лишь произвольную линию, прочерченную исходя из текущих обстоятельств, а не на какой-либо постоянной и естественной основе»; как линию, которая «не может считаться постоянной»[434]. Однако идея «этнической» линии оказалась прочнее, чем ожидали британцы. Абдур-Рахман-хан начал переселять пуштунов в северо-западный Афганистан, вытесняя местных туркменских пастухов. Русский искатель приключений, который путешествовал по региону в начале 1880‐х годов, писал: «Во время моего пребывания в Пенде жители обращались с просьбой о принятии их в русское подданство, то же передавали они и через старейшин Йолатани, но сами явиться в Мерв или в Ашхабад не решаются, опасаясь, что в наказание афганцы нападут на их семейства»[435]. В 1885 году царская администрация выпустила указ, удовлетворявший желание туркменов «подобно <их> братьям йолатанцам, быть подданными Белого Царя, чем надеются сохранить свои юрты и усадьбы и освободиться от жестокостей афганцев»[436].

Страх, звучавший в этих голосах, которые теперь можно расслышать лишь с помощью сохранившихся в государственных архивах Туркменистана документах, был вызван насилием, развязанным после того, как граница определила пространство суверенного государства, в котором тогда правил Абдур-Рахман-хан. На протяжении 1880‐х годов он стремился уменьшить влияние своего кузена Исхак-хана, управлявшего большей частью северного Афганистана и претендовавшего на престол[437]. Когда в 1881 году в Кандагаре и Герате были образованы губернаторства, Абдур-Рахман отказался отдать их под начало Исхака. Три года спустя, когда Абдур-Рахман разорил узбекское ханство Меймана, он отверг претензии Исхака на эту территорию. А когда в августе 1888 года Исхак-хан объявил себя эмиром, Абдур-Рахман направил на север войска. Силы Исхака рассеялись из‐за ложных сообщений о дезертирстве, и Абдур-Рахман стал полным хозяином в регионе. Более того, он продолжил это завоевание победой над соперничавшими с ним пуштунами-гильзаями: 18 тысяч семей гильзаев были депортированы из восточного Афганистана на «возвращенные» земли на севере; так возник архипелаг пуштунских «победителей», господствующих над местами расселения непуштунских «проигравших»[438].

Таким образом был создан прецедент. При эмире Аманулле закон формально дал жителям Кабула и «правительствам Востока и Юга» право заселять северные земли. При возникновении имущественных споров этот закон гарантировал справедливую компенсацию, однако пуштуны-переселенцы забирали все участки, прилегающие к домам крестьян-непуштунов, а в качестве «компенсации» отдавали им далеко расположенные и невозделанные земли. Вскоре после распределения выяснилось, что все имущественные активы местных крестьян сведены к нулю. Пуштуны угрозами заставляли крестьян продавать дома по ценам ниже рыночных, а затем отдавали эти дома поселенцам. В сердцах обездоленных скапливалась обида: их выгнали с родовых земель, лишили права на судебную защиту и при этом говорили: «Вы — афганцы»[439].

В то же время появление Советского государства изменило границу. Москва признала независимость Афганистана, однако Аманулла предоставил убежище антибольшевистским силам, изгнанным из Бухарского эмирата и Хивинского ханства. Только в 1921 году был заключен договор о советско-афганской дружбе, который установил твердую границу — линию, которую было запрещено пересекать обеим сторонам, хотя СССР все еще признавал право Афганистана на «все земли в пограничной зоне, принадлежавшие Афганистану в прошлом веке»[440]. В договоре не уточнялось, где именно располагается «пограничная зона», но допускалась возможность передачи этой территории Афганистану в случае проведения всенародного референдума. Однако советские этнографы вскоре превратили Бухару и Хиву в картографические призраки, поскольку они обе растворились в понятии «Узбекская ССР».

Родовые муки новой Центральной Азии привели к массовому кризису беженцев, пересекавших новые границы. С приходом к власти большевиков туркменские кочевники бежали в северо-западный Афганистан. В Таджикской АССР за два года в Афганистан бежали 300 тысяч человек — 40 % населения этой республики[441]. В ответ Москва предоставила землю прибывшим в Советский Союз афганским нелегальным иммигрантам, а также переселила «горных таджиков» из «мятежных» горных районов в колонии, находившиеся в бассейне реки Амударья[442]. С 1922 по 1933 год Москва переселила еще 10 тысяч семей в южный Таджикистан[443].

Большевистские комиссары выселяли «поселенцев» из их домов, не разрешая взять с собой пищу,