К намеченному месту охотники вышли лишь в сумерках. Но именно при наступлении темноты стал заметен еле видный издалека костер, у которого сидели два человека. Дождавшись, пока охотники окружат небольшую поляну, посреди которой чуть теплился огонек, поручик Беридзе вместе с Денисом внезапно предстали перед незнакомцами. Те, что-то испуганно лопоча по-немецки, кинулись врассыпную, но тут же были повязаны и доставлены обратно к костру.

– Кто вы и что здесь делаете? – грозно спросил поручик.

– Ваше благородие, мы местные жители, – заговорил один из них, – грелись у костра, потому что дома наши разрушены, а жонки и детишки малые погибли в огне, – слезливо продолжал он.

– Ваше благородие, да от них за версту шнапсом несет, – сказал удивленно Денис.

– Обыскать! – приказал поручик.

Когда у задержанных из многочисленных карманов были вынуты смятые немецкие марки, а у упорно молчавшего незнакомца к тому же и револьвер, шпионы бросились перед охотниками на колени и начали наперебой умолять оставить их в живых.

– Пусть контрразведка с вами разбирается, – удовлетворенно заключил князь и дал команду возвращаться.

Наутро, окопавшись за ночь на подступах к селу, полк готов был встретить врага во всеоружии, но к этому не были готовы немцы. Потеряв почти два батальона убитыми, германцы наступать больше не решились. Несмотря ни на что, полк свою задачу выполнил и остановил наступление немцев. Надолго? Это уже был другой вопрос. А пока в штабе полка готовились к церемонии награждения.

В окопах остался лишь сильно рассредоточенный батальон, который в случае внезапного наступления немцев мог продержаться до подхода основных сил.

На общем построении полка, который при полном параде выстроился на центральной площади небольшого польского городка, пулеметной команде и охотникам было предоставлено самое почетное место – на правом фланге.

Торжественная церемония началась, как только на площадь в сопровождении кавалерийского эскорта, чихая и пыхтя, въехал блестевший черным лаком «мерседес», из которого, словно черт из табакерки, бодро выскочил генерал-квартирмейстер штаба Северо-Западного фронта Бонч-Бруевич. При его появлении грянул оркестр. После исполнения гимна генерал сказал патриотическую, зажигательную речь. Потом пошёл по ряду, и после каждого вручения креста или медали оркестр играл два такта туш. Командир полка шёл за Бонч-Бруевичем слева на полшага сзади, за ним двигался с погребцом в руках поручик, адъютант полка, который знал большинство награждаемых в лицо и безошибочно подавал награду полковому командиру вместе с наградными документами. Генерал-квартирмейстер принимал медаль или крест из рук полковника, поручик громко произносил фамилию награждаемого, и Бонч-Бруевич, в свою очередь, повторял громко фамилию и пытался приколоть награду на мундир, а когда это не получалось, отдавал в руки. Поручика князя Беридзе, который был награжден Георгиевским крестом, генерал, приколов орден, тепло обнял и дружески похлопал по плечу. Среди награжденных офицерским Георгиевским крестом четвертой степени был и начальник пулеметной команды капитан Воронин. Денис получил из рук генерал-квартирмейстера Георгиевскую медаль и был на седьмом небе от счастья.

«Теперь бы мне получить легкое ранение и съездить домой на побывку, – бесшабашно думал он. – Вот Дуняша-то обрадуется!»

После награждения последнего Бонч-Бруевич шагнул назад и глянул на оркестр. Грянул гимн.

От небывалого, внезапно охватившего все его существо восторга, у Дениса на глазах невольно выступили слезы. Он быстро-быстро заморгал глазами, чтобы никто не заметил на его лице этой предательской влаги, и сделал суровое лицо, как у младшего унтер-офицера Самойлова, который был награжден второй медалью, но вида не показывал.

Глава IV. Седлец – Варшава. Ноябрь – декабрь 1914 г.

1

После окончания совещания в Ставке Верховного главнокомандующего, посвященного итогам Лодзинской битвы, начальника контрразведки фронта генерала Баташова долго не покидало чувство незаслуженной обиды на вышестоящих начальников, и постоянно лезла в голову назойливая мысль о том, что в Ставке не знают или не хотят знать реального положения дел на Северо-Западном фронте. И не только потому, что из уст самого Верховного он услышал несправедливые упреки к своей службе (в конце концов, от ошибок не застрахован никто). Больше всего его удручало поведение генерала Рузского, который всю свою нерешительность и безынициативность решил свалить на подчиненных. Самым обидным было то, что задолго до начала наступательной операции он предупреждал командование фронта о сосредоточении немцев в районе Торна, говорил о необходимости передислокации корпусов 5-й армии поближе к Лодзи. Если бы генерал Рузский уговорил Верховного главнокомандующего изменить направление главного удара с Калиша на Торн, то Лодзинская операция, даже при условии упреждающего удара противника, могла бы разворачиваться более благоприятно для войск Северо-Западного фронта. И тогда не пришлось бы констатировать невозможность повторного вторжения в Германию, о чем сказал в заключение совещания начальник штаба Ставки генерал Янушкевич.

Еще и еще раз прокручивая в памяти нелицеприятный для всех командующих армиями Северо-Западного фронта ход совещания, Баташов понимал, что, пытаясь выгородить себя, генерал Рузский сумел переложить вину за прорыв немцев у Брезин со своей худощавой спины на широкие плечи командующего 1-й армией Ренненкампфа и командующего 2-й армией Шейдемана. При этом он как мог постарался приуменьшить заслуги командующего 5-й армией Плеве, который в самой критической ситуации, когда Лодзи угрожал захват, сумел своевременно перебросить свои корпуса на север и тем самым способствовал не только отражению внезапного контрудара немцев, но и окружению их ударной группировки.

Ставка не приняла в расчет того, что именно Ренненкампф активно протестовал против приказа Рузского об отступлении, а стойкость 2-й армии позволила генералу Плеве сомкнуть клещи 5-й армии вокруг корпусов фон Шеффера. Оба командующих были обвинены в «непонимании обстановки» и лишились своих армий. Главный же организатор прорыва немцев у Брезин Рузский благополучно сохранил свой высокий пост, а Северо-Западный фронт был отведен назад – на линию Бзуры – Равки.

Баташов мысленно упрекал себя за то, что не высказал на совещании слов в защиту огульно обвиненных в нерешительности и бездеятельности генералов.

«Но мое заступничество ничего бы не изменило в той затхлой атмосфере круговой поруки, которая пронизала все совещание Ставки. Ведь тогда надо было обвинить в бездарности и верхоглядстве все главное командование, спланировавшее и утвердившее стратегию этой прямолинейной и безынициативной наступательной операции, во главе с Верховным главнокомандующим, который подписал директиву в войска».

С этими мрачными мыслями генерал зашел в свой кабинет.

– Евгений Евграфович, – оторвал от горьких дум Баташова капитан Воеводин, – при разборе штабных документов, брошенных немцами при прорыве у Берзин, обнаружены свежайшие копии со схем и чертежей оборонительных сооружений 1-й и 2-й армий…

– Теперь мне понятно, почему в первые два-три дня