Шрифт:
Закладка:
Сейчас она сидела в одном кимоно в выделенной ей комнате наверху небоскрёба, и смотрела сквозь разбитые окна на заходящее светило. «Гудеша» — так ведь называют эту звезду? Внизу принимал поздравления Брат Ковай — да, он действительно показал себя сегодня героем… Говорили, что это он придумал войти через борт, вернее сквозь борт, рассказывали как он одним ударом вышибал задраенные двери… Короче — вот он, корабль, лежит в порту, уткнувшись носом в дно, а кормой в небо — впечатление, не полусотня монахов там побывала, а как минимум — залп артиллерийской батареи.
Мацуко покрепче запахнула разошедшиеся полы халата, и обняла себя крыльями. Сна не было ни в одном глазу. Да и зачем сон, когда осталось совсем-совсем немного до полного заката… а тогда и дело делать пора. Сёстры Ануш, кстати, бессовестно дрыхли — ну, им-то легче, их организм живёт по другому времени, да и не так требователен к состоянию мыслей, чтобы восполнять свои физиологические потребности… Азер, правда и пыталась отказаться и бодрствовать, но её хозяйка прямо приказала отдыхать, а не спорить. Что интересно — символы соблазна и искушений, адские гурии — суккубы, на поверку, сами не могли устоять перед этими самыми соблазнами… Что сон, что любовные утехи, что сладости… Один бродячий проповедник как-то пытался спорить с Сэнсеем — насчёт того, что, мол, в аду есть всё то же, что в раю, даже вон, свои апсары, тогда какое же это наказание? Но вот, глядя на суккуб, возникала такая мысль — а если это не для тех, кого они соблазняют, а для самих них, для душ подруг, воплотившихся в телах суккуб, наказание? Ведь, по сути дела, действительно надо очень сильно согрешить, чтобы заработать воплощение в теле, столь ненастно требующем постоянной смены мужчин — каких угодно… и предательства любви…
…Заря почти вся свернулась за западный горизонт, который был на самом деле восточным. Диззамаль вращался в обратную сторону, но призраки, схитрив, переименовали на картах Север и Юг — и стало всё, как следует, и внизу всё так же неумолчным гулом двигалась армия. Поздравления Коваю поутихли — наверное, тоже завалились спать, а у дверей кто-то стал на страже снаружи. Нет, по звуку дыхания она ещё не умела их различать…
Мимо окон, мягко шелестя крыльями, пролетела сотня лучников. Они вроде и старались не заглядываться, но пара бедолаг, не удержались и повернули голову. Сотник рыкнул шепотом, Метеа их пожалела — трудно было удержаться, зная что, может быть, увидишь дочь Императора…
Странно, дома, за Девятивратной Оградой, она вовсе не считалась такой уж красавицей — входила в первую сотню признанных придворных прелестниц, да и то еле-еле, в последний десяток в конце. Настоящими красавицами, например, были обе императрицы, её мать и мать Мамору, её старшая сестра — Принцесса-Жрица, Весёлый Брод вообще можно было считать прекраснейшей женщиной Империи. Кадомацу думала, что её в списки идеалов вообще записали только за происхождение. С пятнадцати лет она была редкой гостьей при дворе своего отца, переживая за незаслуженные опалы своих подруг и паломничая то по монастырям, то ночуя в дальних гарнизонах… Её любили маленькую — как милую бунтарку с характером, гнев которой только умилял взрослых, а непослушание вознаграждали сладостями. Но когда маленькая бунтарка выросла и стала защищать друзей, споря с самим Императором — это перестало нравиться. Уехала-то она сама, но была уверена, что весь Девятивратный Дворец в этот день перевёл дух. А потом она слишком редко бывала при дворе, чтобы примелькаться как известные красавицы, и быстро взрослея, каждый раз была новым впечатлением — а всё новое возбуждает интерес… Но стоило посмотреть на то, какие портреты висят в лавках художников — если Госпожа Ритто или Принцесса-Жрица — на фоне цветов, птиц, осенних листьев, то Госпожа Третья — только верхом на коне и с оружием, то скачет во весь опор, то стреляет, то в замахе мечом или другим смертоносным железом… (ой, сколько она нервов извела, позируя для этих картин)… Там, где сама не могла оценить свои достоинства, взгляд художника сам говорил, что если и была у неё красота, то она была не для уюта дворцов или тихих садов, а для ярости битвы. Да и фигурой она удалась в отца — маленький рост и широкие плечи, не очень смотрятся в покое и неге, зато превосходны в движении.
А-а, ну и пусть! — всё равно это относилось к прошлому, когда она была так юна и нежна… Сейчас она заматерела, загрубела, обросла мускулами — она сама стала существом, созданным убивать врагов, а не услаждать взоры… какая к чёрту может быть красота, если надо больше думать, как выдержать удар меча или пули, а не о гладкости кожи? Всё равно Тардешу от её красоты пользы не будет, так какой прок жалеть, что её потеряла? — и, не зная, как в отношении себя она ошибается, красавица-принцесса прошла в ванную, где для неё прогревалось офуро с горячей лавой, и, скинув одежды, окунулась, чтобы расслабиться.
— Хозяйка, поторапливайтесь! — голос Азер вывел её из безвременья дремоты. Опять она обозвала её «хозяйкой»! Аюта открыла глаза — суккуб вошла, тщательно загородив собою дверь — значит, в комнате были мужчины. Значит, пора.
Демонесса поднялась из ванной, роняя с кожи тяжелые капли жидкого металла. Сняла холодное, чуть ли не задубевшее полотенце, и, морщась от холода, обтёрлась, и, не спеша, оделась в чистое.
В комнате действительно ждали мужчины — Сакагучи с Сидзукой, и Томинарой. Метеа кивнула им, а потом взглядом выставила наружу — в окно, которое сейчас завешивала Гюльдан. (Афсане было некогда — как же, кто тогда будет на плече Сакагучи висеть!). Всё правильно — кавалерийский доспех надевать — надо раздеваться полностью, неужто она это будет при них делать⁈
…Улицы запрудили всадники — спахи ракшасов и самураи на Небесных Конях. Передовой полк вёл Ильхан — очень гордый и зазнавшийся. Рядом с ним, поминутно оглядываясь на строивших сердитые рожи конных янычар, верхом на Глупыше ехал Хасан. Он-то первый и заметил командиршу:
— Эй, вон Ханум-паша! Давайте! — он спрыгнул с коня и хлопнул того по шее:
— Во зверь! Горы своротит! Эх, мне бы с вами, я б тылы прикрывал…
Кадомацу
