Газета «Наше Слово» приобретала все большую и большую популярность в эмигрантских кругах. Русское посольство, как видно, требовало строгих мер против этой газеты, особенно во время пребывания здесь русских солдат. Цензура усилила надзор за «Нашим Словом», и газета запестрела белыми полосами — пустыми местами снятых цензурой статей. Когда цензурные кары были признаны недостаточными, правительство решило выслать Троцкого. Последний заявил, что он никуда не уедет и что выслать его могут только силой. Своим отказом выехать добровольно Троцкий, несомненно, ставил в неловкое положение министров-социалистов — Геда, Семба и Тома — в глазах рабочих. Но эти социалисты в кавычках без колебания принесли чистоту своей репутации на алтарь «отечества».

За 2 дня до высылки т. Троцкого русскими рабочими был устроен в пользу газеты концерт, на котором были почти все наши товарищи, в том числе и Троцкий. Он рассказал нам в комическом тоне, как за ним по пятам гнались шпики, когда он ехал сюда.

Тов. Троцкого выслали в Испанию, где немедленно посадили в тюрьму, как анархиста, и держали в самых варварских условиях. Только после долгих хлопот ему удалось перебраться в Америку.

Антонов-Овсеенко был одним из тех эмигрантов, которые пользовались широкой популярностью и любовью, особенно среди русских рабочих. Благодаря ему и под его руководством была организована биржа труда для эмигрантов. В начале войны он не занял решительной позиции против волонтерства. Спустя некоторое время, именно по его инициативе была организована газета «Наше Слово», в которой он выступал против войны. Вернувшись в Россию, он тотчас же вошел в ряды коммунистической партии.

Очень интересным товарищем, тоже пользовавшимся популярностью, был меньшевик Мирон, служивший в эмигрантской библиотеке на Габленке. Он всегда с большой любовью собирал все, что печаталось в наших эмигрантских кругах. Благодаря ему была хорошо организована наша библиотека. Кроме книг, он ничего не знал. Меньшевиком он был, по моему мнению, только потому, что долгие годы жил за границей и был оторван от русской действительности. Но стоило ему после революции вернуться в Россию, как он перешел к нам.

Февральская революция

Проходили год за годом, и мы почти ничего не знали, что делается в России, каково там настроение масс и надолго ли еще хватит терпения у русского народа…

Однажды в марте ко мне заходит Бракке и, не здороваясь, ошеломляет меня известием:

— Вы знаете, у вас революция?!.. Петроград уже в руках революционеров!

Я вытаращил глаза.

— Я только-что из министерства иностранных дел, — продолжал он. — Там ежечасно получаются сведения о событиях в России.

— Почему же в печати ничего нет? — спрашиваю я.

— В печати так скоро и не будет, ибо в правительственных сферах все уверены, что революция будет подавлена. Они не хотят, чтобы об этом знал французский народ, так как это может деморализовать армию. Завтра приходите ко мне, и я вам подробно расскажу все, что делается в России.

Едва он ушел, как я побежал к товарищам порадовать их таким известием.

Главным центром для всех эмигрантов была столовая на Глассер. Туда я и отправился. По дороге встретил Антонова-Овсеенко. Он не поверил.

В столовой, как всегда, присутствовал Гриша Беленький, которого я застал спорящим с одним интернационалистом из группы Троцкого.

— Ну, Гриша, едем в Россию, — крикнул я и затем передал все, сказанное Бракке.

Товарищи окружили меня. Каждый из них принял весть о революции по-своему. Одни отнеслись к ней недоверчиво, другие, как Гриша Беленький, с восторженной радостью. С горящими глазами Гриша горячо спорил и доказывал, что, вероятно, революция не только в Питере, но распространилась уже по всей России. Он схватил меня за руку и порывисто сказал:

— Едемте!

Как сумасшедшие, бегали мы, рассказывая всем товарищам о случившемся. Дня через два в газетах появились, наконец, телеграммы с сообщением, что Николай отрекся от престола в пользу своего брата. Возбуждение, вызванное этой вестью у всех парижан, было колоссальное. Никто не ожидал этого. Конечно, все истолковывали по-своему русские события. Социалисты в лице Бракке считали, что теперь война с Германией будет доведена до конца, так как русский народ, освободившись от царизма, поддержит французскую демократию. Обыватели большей частью думали, что это на-руку Германии, с которой, по их мнению, будет заключен сепаратный мир. Французские солдаты, прибывшие в отпуск, возлагали надежды на Россию в деле заключения мира. Весь патриотизм, которым они были полны в первое время, давно рассеялся, а сейчас они в лице революционной России видели надежду на избавление их от ужасной бойни.

Между тем, газеты приносили все новые и новые известия из России. У каждого из нас была только одна мысль — «скорее поехать туда, на родину», хотя мы и знали, как это трудно осуществить. Ведь, проехать в Россию можно было только через Англию и Швецию или круговым путем через Сибирь… Эмигрантскими группами был организован комитет для отправки политических эмигрантов на родину. Работа закипела.

В русском консульстве нами была захвачена квартира центральной русско-заграничной охранки со всеми документами. Для разбора этих документов была выделена специальная комиссия, в которую от нас вошел тов. Покровский. Комиссии удалось обнаружить много провокаторов у социалистов-революционеров. Среди большевиков был раскрыт д-р Житомирский. Дело было так. В бумагах охранки нашли подробные доклады о той работе, которая была проделана большевиками за границей как до войны, так и во время ее. По прекрасной осведомленности докладчика было видно, что над ними работал провокатор-большевик из самой группы. Только случайность дала возможность установить, что это было делом рук Житомирского. Начальник охранки в докладе министру внутренних дел жаловался, что Бурцев раскрывает много секретных сотрудников, и опасался за «Додэ», как бы и его не раскрыли. Под этой кличкой, внизу, было написано карандашом «Житомирский». Кроме этой, у Житомирского были еще клички: «Обухов», «Ростовцев» и «Андре». На меня это известие произвело особенно тяжелое впечатление, ибо Житомирский бывал у меня. Зная это, тов. Покровский предложил мне вызвать его к себе письмом якобы для того, чтобы узнать о настроении рабочих и русских солдат в связи с революцией. Я написал ему письмо, и через несколько дней Житомирский явился ко мне. При встрече с ним я не должен был подавать никакого повода к подозрению с его стороны. Поэтому, когда он протянул мне свою предательскую руку, я ответил ему рукопожатием. Мы сидели и болтали с ним больше часу. Он из’явил желание поехать в Россию и хотел просить, чтобы наш представитель