говорил Плеханов, и вырабатывала декларацию о необходимости участия в войне. К позиции Плеханова присоединились большинство меньшевиков и социалисты-революционеры; но и в самой секции большевиков не было единства по этому вопросу. Беленький и ряд других товарищей решительно высказывались против вступления добровольцами во французскую армию. Представители же заграничного Бюро ЦК — Сапожков-Кузнецов, Антонов и др. — указывали на то, что нам нужно быть там, где обретаются французские пролетарские массы, т.-е. в траншеях, ибо все-таки защищаем республику против мировой монархии. Тов. Владимирский был ни за, ни против. В конце-концов стало ясно одно, что Интернационал умер, что директивы по этому вопросу может дать только Ильич; но он был арестован в Австрии. Скоро мы получили через Швейцарию телеграмму с просьбой выслать несколько сот франков на переезд Владимира Ильича из Австрии в Швейцарию, так как у него денег не было, а австрийское правительство соглашалось выпустить его из тюрьмы только тогда, когда он сможет немедленно же покинуть Австрию. Разумеется, мы бросились доставать деньги. Помню, как Гриша Беленький бегал ко всем нашим товарищам собирать деньги, чтобы освободить Ильича.

Попрежнему мы собирались почти ежедневно, но былого единодушия, которым мы гордились, в нашей секции уже не было. Мы настолько нервничали во время дискуссий, что, напр., однажды во время речи Седого к нему подбежал один оппонент с кулаками. Тов. Седой заявил, что некоторые товарищи не идут на фронт из трусости. Он считал, что можно гораздо больше принести пользы в смысле пропаганды, когда мы будем вместе с французскими рабочими. Иронически относясь к тем, кто говорил о какой-то защите республики, он отрицательно отзывался также и о тех товарищах, которые в такой исторический момент, когда решается судьба Интернационала, продолжали прежнюю политику. Через два месяца тов. Седой добровольно поступил в армию с целью вести агитацию среди французских солдат.

У меня лично было двойственное настроение. Самые лучшие большевики нашей секции, которых я безумно любил, ушли добровольно во французскую армию. С другой стороны, я понимал, что, вступив в армию, я так или иначе помогал бы моим штыком царскому правительству. Я ходил, как сумасшедший, не спал по ночам и кончил все-таки тем, что пошел записаться добровольцем. Я не мог видеть слез французских женщин, оставшихся без мужей. Но по дороге мне встретился товарищ с русской газетой, в которой была напечатана декларация нашей фракции в Государственной Думе. Прочитав ее, я вернулся обратно и решил лучше уехать из Парижа, чем итти в армию.

Должен признаться, что я не порицал, как многие, тех товарищей, которые записались в армию. В этот момент нужно было обладать исключительной волей и силой убеждения, чтобы не поддаться общему настроению. С честью вышла из испытания секция большевиков. В своем большинстве она решительно осуждала тех, кто пошел в армию; но нужно признать, что тов. Седой, несомненно, сказал правильно: «Некоторые товарищи не пошли не потому, что они были убеждены во вреде войны, но потому, что у них была простая человеческая трусость». Конечно, это не относится к громадному большинству нашей секции. Атмосфера среди эмигрантов была накалена; немцы, разбивая французов и приближаясь к Парижу, начали бросать в город с аэропланов бомбы, разрушая дома. Я с семьей и громадная часть эмигрантов выехали из этого города-ада на юг искать работы.

Некоторое время я прожил в деревне около Тура, а потом уехал в Сан-Назер, где была крупная фабрика с 25 тысячами рабочих. На эту фабрику я решил поступить слесарем, хотя не имел никакого понятия об этом ремесле. Страшно нуждаясь в рабочих руках, французская буржуазия брала всех. Когда меня приняли, дали номерок и ящик с инструментами, я абсолютно не знал, как приступить к работе. Мастер дал мне на пробу молоток и велел отделать его напильником. Но как только я взял в руки напильник, мастер иронически спросил меня:

— Скажите, вы когда-нибудь имели дело с напильником?

Я сделал вид, что возмутился, и ответил, что у нас в России работают именно так. Но эта уловка не помогла, и он послал меня к доменной печи вынимать раскаленные снаряды и класть их на специальные машины, где они вытягивались. Здесь приходилось работать днем и ночью в душной раскаленной атмосфере, почти голым, за 6 франков в день.

Можно было заметить, как постепенно менялось настроение рабочих. Первое время среди них был отчаянный патриотизм и ненависть к немцам, но скоро все это начало как-то тускнеть. Рабочие безбожно эксплоатировались, ибо фабриканты и администрация прекрасно знали, что угроза расчета с неизбежной после этого отправкой на фронт достаточно сильна, чтобы заставить рабочих молчать. Если какой-нибудь смельчак выступал с протестом, его немедленно рассчитывали и забирали в армию.

Проработав несколько месяцев, я не выдержал этой каторжной работы и уехал обратно в Париж. В это время жизнь в Париже стала более спокойной. Немцы были далеко, хотя бомбардировка города с цеппелинов продолжалась. Часто снаряды падали и в рабочие кварталы.

Вскоре по приезде Ильича в Швейцарию, им вместе с т. Зиновьевым был выпущен знаменитый № 33 «Социал-Демократа», в котором ясно обосновывалась позиция истинных интернационалистов.

В Париже выходила в то время ежедневная русская газета «Наше Слово» под редакцией Антонова-Овсеенко, Троцкого, Мартова, Луначарского, Лозовского и др. Хотя эта газета была направлена против войны, но все-таки она не имела той ясной, определенной позиции, какую требовал момент. С одной стороны, она боролась против войны и против тех социалистов, которые шли за нее, с другой — боролась и против нас, большевиков, называя нас «пораженцами». Наша секция вела против этой газеты отчаянную кампанию. Мы указывали рабочим, что хотя товарищи из «Нашего Слова» и называют себя интернационалистами, но они сидят между двух стульев, и их позиция затемняет революционное, классовое сознание рабочих масс.

Мы с Беленьким вели в Париже большую секретную партийную работу. Вся переписка с Ильичем, которая велась нашей секцией, посылалась в Швейцарию секретным образом. Все доклады о работе и настроении французской партии и рабочих масс пересылались в таком замаскированном виде, что ни один из прозорливых шпионов не догадывался об этом. Переписка велась в течение нескольких лет без провала. В таком же виде мы получали разные материалы от Ильича, Зиновьева и т. Инессы. Писать об этом более подробно я не считаю пока еще возможным.

Как-то раз приехала к нам из Швейцарии т. Инесса. Мы с ней и Беленьким обсуждали вопрос о том, как лучше издать нелегально книжку Зиновьева и Ленина «Война и Социализм» на французском языке. Перевести ее взялась Инесса. Издать книгу