Шрифт:
Закладка:
Материальная нужда, за исключением отдельных лиц, чувствовалась почти у всех товарищей. Особенно трудно жилось интеллигентам, не знавшим никакого ремесла. Большинство из них мыли стекла в парижских магазинах, получая за это 2 франка в день. Я начал искать работу по своей специальности. Один из моих товарищей по профессии, Гриша Левицкий, имел мастерскую, где изготовлялись художественные переплеты для книг. Он тотчас же принял меня на работу. Надо сказать, что я в своей жизни никогда уже больше не видел таких роскошных переплетов, какие выходили из этой мастерской. Стоили они по 1.000 франков. Ежегодно он выставлял их на выставке в «Салоне». Я очень любил переплетное ремесло, особенно, когда к нему относились, как к искусству. Однако, проработав у него несколько дней, я почувствовал, что это не товарищ, а хозяин, который стремится выжать последние соки из своих рабочих.
Как только мне удалось устроиться в отношении работы и квартиры, я стал думать о том, как бы вырвать из Сибири жену и ребенка. Через нашего секретаря секции я получил для этого от Н. К. Крупской 200 франков. Вскоре я получил от жены письмо, в котором она сообщала, что находится в Одессе. Я был, конечно, очень рад, что она находилась вне опасности. Но как это все случилось и как ей удалось пробраться в Одессу, я никак не мог понять. Только потом я узнал, что мой побег не вызвал никаких подозрений: все были уверены, что я ушел на охоту. Получив после моего побега еще денег, она решила уехать, заявив своим хозяевам, что едет в Енисейск за покупками. Так как жена была вполне свободной, то она могла, никого не спрашивая, без разрешения ехать, куда хотела. Приехав в Енисейск, она села на пароход и благополучно доехала до Красноярска и оттуда — до Одессы.
Постепенно я начал привыкать к парижской жизни. Все больше и больше стал знакомиться с нелегальной литературой. Самое отвратительное впечатление произвела на меня брошюра Мартова, направленная против нас. Каждая строка была пропитана грязью и ложью, вся она пестрела выражениями — «экспроприаторы», «бандиты», «провокаторы». С ответом Мартову выступил т. Каменев в своей книге под заглавием (если не ошибаюсь) «Две партии». Язык этой книги, довольно резкий, мне не понравился, но, живя в эмигрантской среде и видя, как ведут себя меньшевики, я понял, что иначе писать было нельзя. Так-называемые «левые большевики» выпускали под редакцией «Безработного» (Мануильского) и Алексинского журнальчик под названием «Вперед». Даже наш враги меньшевики не писали того, что писали эти двое в своем журнале против Ленина.
Выходившая тогда в России газета «Правда» имела для нас громадное духовное значение. Мы ее энергично распространяли. С меньшевиками у нас велась резкая полемика. Местом, где мы встречались с нашими противниками, была эмигрантская столовая, в которой за 75 сантимов можно было пообедать или поужинать. Многие из эмигрантов, если не имели и этой суммы, получали здесь довольствие бесплатно. В столовой продавались «Правда» и меньшевистская газета «Луч». Каждая статья читалась тут же в столовой и большею частью вызывала дискуссию.
Особенно горячее участие в дискуссии с меньшевиками принимал тогда прибывший незадолго перед тем из ссылки Гриша Беленький. В то время он был секретарем секции. Он жил только идеей, буквально забывая о материальных потребностях жизни и не обращая на себя никакого внимания. Для него, казалось, было все равно — плохо или хорошо он был одет, сыт или голоден. Он представлял собою комок нервов, — наследие царских тюрем. Продавая в столовой газету «Правда», он все время спорил со своими врагами. Через несколько минут вы могли уже видеть его в районе «Бастилия», где жили исключительно еврейские рабочие. Там он выступал по различным вопросам. Кроме того, он руководил секцией и вел переписку о работе с тов. Лениным и другими товарищами. Жил он на той же улице, на какой помещалась столовая, вместе с другими товарищами, в грязной каморке, где приходилось спать на полу. Беленький был одним из тех революционеров-нигилистов, которые встречались, как исключение. К нему относились с большим уважением не только товарищи, но и противники.
Через несколько месяцев ко мне приехала жена с ребенком. В это время я был уже без работы. «Товарищ» мой, у которого я работал, видя, что я начинаю работать лучше его, и боясь, что я раскрою его секреты производства художественных рисунков на переплетах, рассчитал меня. Секрет его «художественного» творчества был удивительно своеобразен: в небольшой бассейн воды бросались специальные химические краски, которые, распускаясь, давали причудливые комбинации тонов, которые и отпечатывались на прикладываемом к воде листе бумаги. На переплете получались потом замечательно красивые эскизы.
После длительных поисков мне удалось найти работу в кооперативе «Унион», где большинство рабочих состояло из эмигрантов. Позднее «Унион» выродился в обыкновенное частное предприятие, где безбожно эксплоатировались наемные работники. Когда я поступил, в кооперативе почти совсем не было работы, так что первое время мне приходилось искать заказы.
Первыми клиентами, давшими мне работу, были т.т. Луначарский, Каменев и др. Жили они тогда в одном доме, — Каменев в первом этаже, Луначарский на втором, — но никогда между собой не разговаривали, так как были политическими противниками. Надо сказать, что Луначарский, когда мне приходилось к нему обращаться за помощью при организации концерта в пользу партии или эмигрантов, всегда охотно шел навстречу и помогал, чем мог. Благодаря ему, недалеко от того места, где он жил, в парке «Монсури», отличавшемся красивой природой, была организована школа для детей политических эмигрантов, которая просуществовала вплоть до революции.
Дом, где я жил, был заселен почти исключительно эмигрантами. Среди них была т. Инесса и депутат второй Думы — рабочий Шпагин.
В конце 1913 года (если не ошибаюсь) приехал в Париж тов. Ленин и остановился у Инессы. Он прочел один или два доклада в секции. В последний вечер перед от’ездом в Швейцарию, куда он очень спешил на какую-то конференцию, он читал доклад по национальному вопросу. Публики было много. Ильич говорил около двух часов. Во время доклада записалось много оппонентов, главным образом — бундовцы и поляки. Но, окончив свой доклад, Ильич собрался уезжать. Как ни просили его остаться и выслушать возражения, он заявил, что ему некогда, и поспешил на
