Шрифт:
Закладка:
Мне хотелось бы остановиться на интересной личности Григория Спиридоновича (он был расстрелян Колчаком в Красноярске). По происхождению он был еврей. Отец его принял крещение и вскоре получил дворянское звание — он был чиновником особых поручений у Щегловитова. Сам Григорий Спиридонович был студент-филолог. Он был небольшого роста, с круглым матовым лицом, на котором особенно выделялись его большие черные глаза. Во всей его маленькой фигуре чувствовались громадная сила и энергия. По природе он был прекрасным оратором. Каждые две-три недели у нас читались доклады, и душой всех устраиваемых дискуссий был т. Вейнбаум. Получая помощь от отца, он жил лучше всех. Однажды, придя к нему, я нашел его сильно взволнованным. Он показывает мне полученное от отца письмо, в котором тот сообщал, что Щегловитов обещал все сделать, чтобы царь помиловал его сына, если последний подаст прошение о помиловании. И старик ставил ему ультиматум: если он не напишет прошения царю, то он, отец, от него отрекается и больше не будет присылать денег.
Прочитав письмо, я спросил:
— Что же вы думаете делать, Григорий Спиридонович?
Вейнбаум показал мне написанный уже ответ, в котором он в резкой форме сообщал отцу, что он отказывается от всякой его помощи, ибо считает ниже своего достоинства продолжать дальнейшую переписку с таким человеком, который называет себя отцом и предлагает своему сыну такие мерзости.
Отец лишил его своей поддержки, но дядя, узнав об этом, добровольно вызвался помогать т. Вейнбауму.
Приблизительно в феврале в Елани была назначена конференция политических ссыльных от нескольких волостей. На общем собрании наших политических делегатами на эту конференцию были избраны Григорий Спиридонович, я и кто-то третий. Разумеется, конференция носила конспиративный характер. На ней разбирались дела только местного характера, а также вопросы о приобретении нелегальной литературы и об организации помощи политическим ссыльным. Председательствовал Вейнбаум, который в течение трех дней прекрасно руководил конференцией. По окончании ее мы были сфотографированы одним из наших товарищей. Когда смотришь теперь на эту группу, то многих уже не находишь в живых: Виктор Зеленский, плехановец, погиб добровольцем на французском фронте, Сергей Тамаров расстрелян Колчаком в Енисейске, Вейнбаум расстрелян им же, а о ряде товарищей не имеется никаких сведений.
Вскоре я получил письмо от т. Зиновьева, в котором он писал, чтобы я не беспокоился, ибо все будет сделано. Я очень обрадовался, так как понял, что скоро буду иметь средства для побега. На ряду с этой радостью меня угнетало и останавливало то, что жена моя была беременна. Я знал, что мой побег может окончиться трагически не только для меня, но и для моего друга и для того маленького человека, который вскоре увидит свет…
Время родов приближалось. В виду полного отсутствия в нашей деревушке медицинской помощи, пришлось на время родов перевезти жену в Елань, где был врач. Так как я сам по закону не мог выехать из деревни, то один из моих товарищей, латыш Гейдан, взялся отвезти ее. 22 марта при 30° морозе они выехали; ночью началась вьюга. Проплутав всю ночь, они с трудом добрались до Елани. Доктора не оказалось дома, пришлось пригласить старую бабку. После долгих мучений родилась девочка, которой я дал имя Мая — в честь весеннего месяца мая.
Мой побег
В апреле я получил 100 рублей из-за границы от Надежды Константиновны Ульяновой (Крупской) и еще 50 руб. от моего брата, жившего тогда в Америке. Григорий Спиридонович и жена моя настаивали на немедленном побеге, так как иначе деньги разойдутся и я не сумею бежать. Организовать побег взялся Григорий Спиридонович и Сергей Тамаров.
В конце мая все необходимое к моему побегу было уже приготовлено. Я получил приличный костюм и паспорт инженера. В один из майских вечеров, крепко расцеловавшись с Григорием Спиридоновичем и с женой, я медленным шагом, будто гуляя, направился в деревню Челбышево к Тамарову, который приготовил там для меня лошадь. С женой и Григорием Спиридоновичем я условился, что если обо мне будут спрашивать сотские или чалдоны, они должны сказать, что я ушел на охоту в тайгу с товарищами. Такие самовольные отлучки обычно карались каталажкой, но, несмотря на это, случаи ухода в тайгу месяца на полтора — два были не редки. Мне казалось, что я лично буду вне подозрения, так как у меня родился ребенок, а таких людей все считали уже привязанными к месту.
До Челбышева пришлось итти около 8 верст. Меня окружала тайга. Одна мысль все время сверлила мозг, — мысль о возможности провала. Лошадь уже была готова. Наш путь простирался до Бельской волости, лежавшей верстах в 50-ти. Выехали мы с Тамаровым ночью. Всю дорогу у нас с ним не прекращался самый задушевный разговор. Тамаров завидовал, что я, пробыв в ссылке только один год, бегу, а он этого сделать не может, хотя и пробыл в ссылке уже более 6 лет.
— Одно я тебе скажу, Володя, — говорил он, — до Красноярска ты доедешь свободно, но в Красноярске будь осторожен. Шпики нас там узнают по носу и могут схватить тебя. Я тебе советую брать билет ближе Челябинска (и назвал мне станцию, которой я сейчас не помню). Шпики обыкновенно допускают доехать до Челябинска с тем, чтобы там арестовать. Они делают это сознательно, так как если арестовывают в пределах Сибири, то беглецу полагается лишь несколько месяцев тюрьмы, если же за пределами Сибири, — то обычно дают 3 года каторги. Многие товарищи попались как-раз в Челябинске и получили по нескольку лет каторги.
Мы настолько увлеклись разговором, что и не заметили, как прошла ночь и мы приблизились к Бельскому. На горизонте уже виднелся купол церкви и деревянные домишки. Там нужно было быть крайне осторожным, так как там жил пристав и жандармы.
Вдруг Тамаров шепнул мне:
— Скорей в лес. Кажется, идет пристав…
Я быстро соскочил и спрятался в лесу за деревьями. Тамаров успел мне крикнуть: «Я за тобой приду», — и поехал дальше.
Скрытый кустами, я напряженно смотрел на дорогу, по которой должен был пройти пристав. Послышался лошадиный топот с той стороны, откуда мы выехали, и скоро показались несколько верховых жандармов, которые остановились как-раз против тех кустов, где я стоял,
