— Вы мне не верите?

Видя это, я записал его адрес.

— Это не все, — продолжал он, — у меня есть к вам еще другая просьба.

Он вынул 20 рублей и дает их мне:

— Они вам пригодятся.

Как я ни отказывался — ничто не помогало, и мне пришлось взять деньги.

— Как вы узнали, что я беглый из ссылки политический? — задал я ему вопрос.

— Вашего брата можно узнать. Я много лет живу в Красноярске, служу старшим машинистом. Имею свой домик. Часто встречаюсь с политическими. Сам пережил смертный приговор.

Что касается предложенного им паспорта, то мне помнится, что по приезде в Париж я сообщил об этом секретарю нашей экспедиции — «Алексею», который направил в Швейцарию к Н. К. Крупской мое письмо с подробным адресом машиниста для использования его паспорта.

В Уфе мы тепло простились и расстались.

Под’езжая к Одессе, я невольно вспомнил, как год тому назад ехал этой же дорогой в кандалах, в арестантском халате. Опять начались внутренние волнения: удастся ли мне благополучно проскочить через вокзал? Мне так не хотелось провалиться здесь в Одессе, когда я проехал уже такой длинный путь… Ни один из родственников, ни один из товарищей не был предупрежден о моем побеге. Передо мной встал вопрос, — куда мне заехать. Остановиться у родных было опасно, и я решил заехать к одному беспартийному товарищу, — он и жена его меня хорошо знали. Он жил вне всякого подозрения на даче «Прокудино». Другого выбора у меня не было. На вокзале я быстро слился с толпой и благополучно добрался до извозчика. Все мне казалось новым — улицы, дома, люди, трамваи…

Дача «Прокудино» находилась на берегу моря.

На мой звонок дверь открыла прислуга и сказала, что самого хозяина дома нет, но есть его жена. Я попросил сказать хозяйке, что к ней приехал ее родственник. Та в это время купала ребенка.

— Аннушка, не узнаешь? — сказал я, видя, что хозяйка сердито и с изумлением смотрит на меня…

Она бросилась мне на шею, стала целовать, истерически плача:

— Володя, неужели это ты?..

Она никак не могла себе представить, что я могу быть когда-нибудь в Одессе. Все думали, что ссылка в Сибирь это то же, что кладбище, откуда никто не возвращается.

На другой день я узнал, что оставаться долго на этой даче нельзя, так как здесь часто происходят обыски, и мои друзья устроили меня на Андреевском лимане.

Через своего товарища, наборщика Фетисова, который работал в «Одесских Новостях», я обратился к Орловскому, чтобы тот достал мне денег для поездки за границу. Орловский обещал достать денег с тем, чтобы я на другой же день выехал из Одессы. К несчастью, Орловский был арестован. Других связей у меня не было. Оставалась еще надежда на брата. Несколько недель пришлось мне ждать, покуда брат сумел достать мне денег и устроить нелегальный переход через румынскую границу.

Путь мой в Париж был организован через Бессарабию и Румынию. Я имел письмо, которое должен был передать товарищу, жившему в Бессарабии, в местечке «Лево», — и он должен был помочь мне переправиться через Дунай. Пролетарская еврейская семья, куда я попал в местечке «Лево», приняла меня очень тепло, но дальнейшая поездка оказалась не такой легкой, какой я себе представлял; хозяева сообщили мне, что переезд за границу очень труден.

Через несколько дней вечером меня отправили, наконец, в деревню, расположенную на берегу Дуная, другой берег которого был уже румынский. Мы договорились с перевозчиком, что он получит деньги за мою переправу от лица, организовавшего мой переход через границу, только тогда, когда принесет от меня условленный знак, который послужит доказательством, что перевоз прошел благополучно. Этим условным знаком была пуговица. Переправа должна была совершиться этой же ночью. Но ночь оказалась светлой, переправляться было очень опасно, и крестьянин знаками об’яснил мне, что не повезет меня.

Члены конференции ссыльных Еланской и Бельской волостей Енисейского уезда в 1912 году.

В. Деготь, Бальбатов, Вейнбаум, Зеленский, Грансберг (стоят), Грингоф, Тамаров, Гордеев (сидят).

На следующую ночь мы переправились через Дунай при помощи снопа. Такой способ переправы сам по себе был очень рискованным, не говоря уже о том, что дозор ежеминутно мог заметить нас и открыть огонь. За те несколько минут, которые мы плыли, я пережил столько, сколько не пережил в течение многих лет… Однако, доехали мы благополучно, и, высадив меня на берег, перевозчик таким же порядком отправился обратно за моими вещами.

Я думал, что уже совсем свободен, но, к моему удивлению, крестьянин взял мои вещи и бросился бежать, — я за ним. Так мы бежали около 3-х верст. Я не понимал, почему нужно было здесь, в Румынии, скрываться. Добежали мы до одной речки, на противоположном берегу которой была какая-то деревня. Мой проводник посадил меня в заросль кукурузы, а сам переплыл реку и направился в деревню. Скоро я увидел его идущим обратно с каким-то мужиком, с которым он и подплыл ко мне уже на лодке. Передав меня этому мужику, перевозчик взял условный знак и удалился.

Новый мой проводник тоже ничего не понимал по-русски. Он переправил меня на румынский берег и повел к себе в избу. Его жена указала мне на постель, предлагая отдохнуть, но я отказался, так как хотел скорей сесть в поезд. Я начал просить их, чтобы они отвели меня на вокзал. Мужик отказывался, что-то говорил мне, часто употребляя слово — «жандарм, жандарм». Я понял, что ехать на вокзал сейчас опасно. В конце-концов он согласился везти меня куда-то. Он запряг лошадей в громадную фуру, навалил туда соломы и велел мне лечь. Сверху он также навалил на меня соломы, под которой я чуть не задохнулся.

Ехали мы несколько часов, пока не остановились у какой-то еврейской лавчонки. Мужик сбросил солому и помог мне выбраться оттуда. Увидя меня, евреи испугались, но когда я заговорил с ними по-еврейски, они успокоились. Еврей, узнав, в чем дело, сказал, что выбраться отсюда нелегко, так как часты случаи, когда румынские жандармы выдают попавшихся русским жандармам.

Город, в котором я очутился, был маленький, захолустный. Всякое новое лицо в нем было заметно. Показаться на вокзале было опасно, так как жандармы могли сразу арестовать. Мне купили билет до одного крупного города при австрийской границе и на лошадях подвезли к соседней станции, где я и сел в поезд.

Паспорт у меня был обыкновенный — годовой. Я совсем не знал, что для