Шрифт:
Закладка:
Добровольно уехавший в армию Николай Васильевич Кузнецов, находясь раненым в больнице, изменил свое отношение к войне и, отправляясь по выздоровлении снова на фронт, захватил эту книжку с собой для распространения среди французских солдат. За 10 дней до Февральской революции т. Кузнецов погиб от пули, может быть, германского социал-демократа.
Однажды из разговора с т. Инессой по поводу приезда с фронта доктора Житомирского я понял, что она не совсем доверяет ему. Лично я относился к Житомирскому доверчиво. Он был членом нашей секции. Во время войны он, как врач, пошел во французскую армию и, когда приезжал в отпуск, всегда просил меня собрать у себя друзей, с которыми он мог бы поделиться своими впечатлениями о жизни и настроении французских солдат. Житомирский в моих глазах никогда не пользовался большой симпатией, так как он жил на широкую ногу и занимал роскошную квартиру. Внешность у него была не из приятных. Жена буквально ненавидела его. Принимал я его постольку, поскольку интересно было узнать от него новости с фронта. К нему я еще вернусь потом.
В эмигрантской среде все прежние взаимоотношения были настолько перетасованы, что часто недавние друзья не раскланивались друг с другом. Особенно ненавистны нам были те, которые призывали через печать итти защищать Французскую республику, а сами оставались в тылу, как, например, Алексинский, Авксентьев и другие, издававшие журнал «Призыв». В этом журнале принимал участие и Плеханов. Но как мы ни ругались с Троцким и его группой интернационалистов, у нас с ними все-таки были товарищеские отношения.
В рабочем клубе часто происходили дискуссии. Особенно интересной была дискуссия по поводу доклада Троцкого после Циммервальдской конференции. Он резко критиковал позицию Ленина и нашего ЦК за его пораженческую политику. Ряд товарищей, в том числе и я, выступили против его доклада и указывали, что дело не в названии и что он является таким же пораженцем, раз предлагает вести пропаганду между солдатами против войны и стоит за классовую революционную борьбу пролетариата.
Мне приходилось часто бывать у одного из руководителей французской партии — Бракке. Он был ярым патриотом.
Однажды он сказал мне, что Гед просит меня притти к нему за работой. Я был очень рад, так как Геда знал только по книжкам. До войны он был лидером революционного марксизма во Франции. Почти на всех конгрессах Интернационала он голосовал вместе с Лениным, а теперь был «министром без портфеля» французского правительства. Меня встретил дряхлый, но еще красивый старик с великолепной бородой. Вежливо-сухо он указал мне, что ему нужно было переплести. Это были комплекты газеты «Социалист», издаваемой им и Бракке против Жореса. Характер ее был революционно-марксистский. Не уговариваясь со мной о стоимости работы, он очень просил меня приготовить ее через несколько дней, что я и исполнил. За несколько книг я спросил у него 90 франков. Он был настолько возмущен тем, что я якобы дорого с него запросил (хотя я взял очень дешево), что сказал: «Вы, русские, всегда таковы», — и тут же с возмущенным видом расплатился со мной. Эта сцена показала мне, с кем я имею дело. Я знал, что Гед получал 12.000 франков в год, как депутат, и 64.000 — как министр. И при таком колоссальном содержании он посмел бросить мне упрек в том, что я дорого взял за работу.
Однажды Бракке прислал мне билет для входа на заседание парламента.
С большим любопытством отправился я на это заседание. Мне хотелось воочию увидеть, как и кем решаются судьбы великого народа. Я под’ехал ко дворцу, громадному великолепному зданию, куда из публики пускали только лиц, имевших билеты. При входе швейцар снял с меня пальто, и я направился наверх. Внизу на депутатских местах еще никого не было. Некоторые кресла были украшены трауром, что означало, что сидевшие здесь когда-то сошли с арены жизни.
Сравнивая теперь заседания нашего Совета рабочих и крестьянских депутатов с этими парламентскими заседаниями, приходится констатировать, что наши заседания проходят куда серьезнее и дельнее, чем там, где заседают «великие мужи с дипломом ученых». Не прошло и 1 1/2 часа после открытия заседания, как споры приняли острый характер. Один из депутатов — Бризон — выступил против войны, критикуя правительство и буржуазные партии и в резкой форме указывая на какого-то министра. Это вызвало шум среди депутатов, и некоторые из них бросились с кулаками к нему. Несмотря на звонок председателя, крики продолжали раздаваться со всех депутатских мест. Заседание было сорвано и закрыто.
На следующий день буржуазные газеты писали о том, как депутаты спасли честь республиканской Франции от посягательства на нее изменника родины, Бризона, хотя этот Бризон далеко не был последовательным интернационалистом. Бризон был страшен для буржуазии постольку, поскольку он мало-мальски честно разоблачал все гнусности, происходившие на фронте.
Париж, столица Франции, быстро менял свою чисто французскую окраску. С каждым днем он наполнялся иностранными войсками.
Для того, чтобы поднять дух французской армии и общественное настроение, по настоянию французского правительства во Францию было переброшено морем около 20.000 русских солдат. Какой шум поднялся тогда во французской печати в связи с их прибытием! Была устроена грандиозная встреча. Буржуазия ликовала. Буржуазные дамочки бросались целовать солдат. Но нам, большевикам, было больно смотреть на наших русских рабочих и крестьян, одетых в солдатские мундиры. Николай Романов прислал сюда отборных солдат.
Эти полуграмотные солдаты, не зная языка, были счастливы, когда встречали русских. Громадная часть русских эмигрантов были сторонниками позиции Бурцева и Алексинского, которые вместе с буржуазией радовались прибытию русского пушечного мяса в помощь французским капиталистам. Нашей секции сначала было трудно начать работу среди этих солдат. Если они встречались с революционерами, противниками войны, их по первому доносу арестовывали. Но все-таки, пока они были в Париже, нам удалось распространить среди них много нашей литературы. Постепенно завязались личные знакомства. При всяком удобном случае мы старались раз’яснить солдатам, для чего их сюда прислали.
Однажды в столовке я познакомился с русскими матросами, прибывшими из Марселя в отпуск на несколько дней. Один из этих матросов был, кажется, из Харькова, по профессии — печатник. С ним было удивительно приятно разговаривать, так как он уже давно был затронут революционной пропагандой и ему только не-хватало оформленности взгляда на происходившую войну. Впоследствии я узнал, что через 2 месяца, благодаря одному провокатору, этот матрос и несколько
