Батюшка поклонился людям, осенил их крестом и удалился в алтарь. Но никто и не думал расходиться. Наоборот, в сторонке тут же выстроилась огромная очередь. Стоя, люди негромко переговаривались меж собой.

– Ну, златоуст какой! Как сказал, так мне прямо вот и резануло: как я живу? Зачем?.. Как будто про меня сказал.

– Ну а как же иначе? – снисходительно ответила женщина в синем платке, из тех, которые все и всех знают. – Батюшка-то наш провидущий. Целительный. Эвон к нему со всей Москвы-то едут. Пару лет назад в храм-то зайдешь, так все наши кругом, измайловские, калошинские, черницынские, ну из Раисина еще приходили да Гольянова, там, где Зосимы и Савватия закрытая… А сейчас вон поглядите: все незнакомые, да по одежде видать – из центра приехали, с Арбата какого-нибудь или улицы Горького. А вчера и вовсе дама какая-то подходит: где, говорит, отец Иоанн, я к нему нарочно из Ленинграда поездом приехала.

– Да ну?..

– Точно говорю.

– А правда, что он Троице-Сергиеву лавру открывал?

– Было дело. Уж как мы расстраивались, как плакали, когда узнали, что батюшка постригаться в лавре будет!.. Но, видать, Господь по нашим молитвам нам его вернул назад.

– А правда, что он за требы не берет ничего?

– Правда не берет. Мне, говорит, бумажки не нужны.

– Не берет, не берет, – подтвердил высокий благообразный старик, стоявший в очереди вместе с мальчиком лет семи, видимо, внуком. – Мы его приглашали на дом соборовать год назад, так не только не взял ничего, да еще и от угощения отказался. Мы нарочно для него судака достали. А он говорит: да ну что вы, зачем, лучше сами съешьте, а я чаю попью с сухарем, да и пойду.

– И зарплату свою раздает нищим, – подхватила женщина в синем платке. – Вон сидят на паперти, можно у них спросить, если не верите. Как зарплату получает, так и раздает. Ну, оставляет там за комнату чтобы заплатить, и все.

– Так а как же он живет-то?..

– Вот так и живет. Все для людей, все для храма, а о себе и вовсе не думает. И поесть забывает. Вон на Пасху прошлого года кадил, так одной рукой за стену держался, чуть не падал – так ослабел после поста… Слава Богу, есть у него помощницы по хозяйству… Да вон они обе, кстати…

Люди начали оглядываться по сторонам, чтобы разглядеть помощниц отца Иоанна. Это были женщины лет пятидесяти, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Та, что повыше, прибирала погасшие свечки у образа Иерусалимской Божией Матери, та, что пониже, шепотом рассказывала о чем-то хроменькой худой девушке, опиравшейся на костыль.

– Ну вот, та, которая повыше – то Матрона Ветвицкая, а пониже – Галина Черепанова… Матрона-то Григорьевна на всю Москву известная портниха, в ее облачениях Патриарх служит. А Галина из Иркутска сама. Вот они батюшку и кормят, и хозяйство его ведут… Есть еще Пелагея Козина, да только не видно ее что-то. Наша, измайловская. Матрона-то с Галиной в центре живут, где-то в Шубинском переулке, что ли…

– Батюшка, батюшка! – зашелестело по толпе.

Люди начали торопливо озираться, но это был не отец Иоанн, а его сослужитель, отец Виктор Жуков. У него тоже торопились взять благословение.

– Хороший батюшка, – прокомментировала женщина в синем платке, – как и покойный настоятель отец Михаил был, Царство ему Небесное… – она перекрестилась, – да только наш отец Иоанн – это совсем особая статья. А, вот и он, наконец!..

На появление из алтаря отца Иоанна весь храм отозвался радостным вздохом – таким, как будто прошло не десять минут, а десять лет. Люди в очереди привставали на цыпочки, чтобы получше рассмотреть священника. Те, кто стоял сзади, нетерпеливо подталкивали передних: быстрее, мол. А батюшка уже склонился к тому, кто стоял в очереди первым…

…В огромной квартире в центре Москвы царила гнетущая тишина. Зеркала были завешены черными тряпками. В комнатах стоял запах лекарств. На кухне тихонько всхлипывала пожилая домработница.

Знаменитый в узких кругах советский ученый смотрел с высоты восьмого этажа на улицу Горького, по которой неслись «Москвичи», «Победы» и троллейбусы, курил уже неизвестно какую по счету папиросу «Герцеговина Флор» и думал о завещании, которое обнаружилось в ящике письменного стола умершего час назад старшего брата. Завещание было как завещание, лишь один пункт в нем выбивался из общего ряда. Брат, бывший большевиком с 1917 года, просил отпеть его в храме по православному обряду.

«Чужая душа – потемки… Вроде бы вся жизнь на виду, карьера, ордена, верен делу Ленина – Сталина, как пишут в анкетах… И вдруг такое… – Пожилой мужчина закашлялся и с силой вмял окурок папиросы в переполненную пепельницу. – Ну и как теперь быть?.. Закрыть глаза?.. Сделать вид, что такого пункта не было?.. Нельзя: есть свидетели, завещание читали…» Да и не выполнить волю покойного, которого он очень любил, было бы неуважением к нему… С другой стороны – ведь опасно. Смертельно опасно!.. Ну, может, не так смертельно, как десять лет назад, отношение к религии на государственном уровне сейчас другое, но все-таки…

Мужчина повернулся к массивному письменному столу, снял трубку телефона. Нерешительно взвесил ее в руке. Куда звонить? И кому?.. «Ну конечно! – вдруг осенило его. – В Совет по делам Церкви! Это же их контора, вот они пускай и советуют!»

– Георгий Григорьевич? Здравия желаю, – неторопливо заговорил он, услышав в трубке сухой голос главы Совета Георгия Карпова. – Вот какое дело к тебе… Сегодня скончался мой старший брат… да, ну вот так судьба распорядилась… И в завещании у него есть такой небольшой пункт… ну, чтобы его отпеть по православному обычаю. Нет, именно в церкви. Не мог бы ты подсказать мне какую-нибудь церковь на отшибе, на окраине? Чтобы тихо все прошло, незаметно?.. Как? Да, Измайлово подходит, далеко… Рождества Христова?.. А адрес?.. Да, записываю. Момент, только карандаш возьму.

…День был как день – такой же, как все остальные. Поток людей, шедших в храм, не иссякал ни на минуту. После службы люди не уходили, а, как обычно, выстраивались в огромную очередь. У каждого – свой вопрос, свое недоумение.

… – Батюшка, иногда утром просыпаешься, и так тяжело, просто сил нет. И голова совсем тяжелая, бездумная… Начнешь утреннее правило – а оно такое длинное! Внимание рассеивается. И понимаю, что грех, а сделать ничего не могу…

– А ты, как преподобный Серафим Саровский советовал. Молитву Господню, потом «Богородице Дево, радуйся…» и Символ веры. А потом днем по возможности постоянно твори в уме