Четверо офицеров, все лейтенанты, вывели из храма двоих людей. Приглядевшись в сумерках, отец Иоанн распознал отца Виктора Жукова и отца Порфирия (Бараева). Следом за ними из храма выбежали несколько женщин, он узнал постоянных прихожанок храма – измайловских.

– Господи, да за что ж вы их? – высоким голосом причитала самая высокая. – Ох ты, Господи, да что ж это такое делается, а?..

– Гражданка, не мешайте, – сказал ей стоявший у одной из машин офицер. Сказал вроде бы вежливо, но так, что причитавшая женщина мгновенно умолкла.

Зато подняла голос другая:

– Не виноваты ни в чем ни батюшка, ни отец диакон! Оклеветали их!..

– Гражда-анка… – поморщился офицер. – Сказано же, не мешайте.

Отец Иоанн перешел на бег, но не поспел: отцов как раз усадили в машины. Из-за мокрого стекла видно было, как отец Виктор благословляет его. Офицер властно раскинул руки в стороны:

– Стоять! Куда?!..

– На каком основании вы их увозите? – задыхаясь, выговорил отец Иоанн.

Офицер (отец Иоанн успел глянуть на погоны с синими просветами: четыре звездочки, капитан) хмуро усмехнулся.

– Не беспокойтесь, основания есть. Всего хорошего.

Хлопнули дверцы. Дождь выбивал по крышам «Побед» яростную дробь. В свете фар видны были острые струи, вонзавшиеся в раскисшую жирную землю…

Когда машины уехали, батюшка молча опустился на ступени паперти. Обычно облепленная нищими, нынче, в дождь, она была пуста. Только плачущие женщины окружали его – верные Марфы и Марии, не представлявшие жизни без Церкви, живые исповедницы послевоенных времен…

– Что ж это такое, батюшка? За что их?..

Что он мог им ответить?..

«А для спасения-то нужен подвиг. А без подвига-то не спастись…» – колоколом гудели внутри слова отца Сергия. А может, просто дождь, превратившийся в ливень, пронизывал его насквозь, мешаясь со слезами, струившимися по щекам и подбородку…

– Пойдем.

Он услышал этот добрый голос и оперся о него, словно о поданную вовремя руку. Рядом стоял Николай Голубцов – тоже насквозь мокрый.

– Я был дома. Не знал, – коротко проговорил он. – Пойдем, простудишься ведь.

– Спаси, Господи, – ответил отец Иоанн и поднялся с мокрой холодной паперти.

Москва, апрель 1949 года

Апрель этого года выдался в столице холодным: только девятого числа солнышко пригрело до десяти градусов, а так все больше два да три; ночами так и вовсе подмораживало до минус семи. Весенние лужи на улицах Измайлова схватывало ледком, который по утрам с хрустом ломали бегущие в школу мальчишки. С колокольни храма тек над окраинным районом Москвы плачущий постный звон.

Впрочем, кто тогда, в послевоенные годы, не был постником?.. Откуда взяться еде?.. Тех же мальчишек не раз ловили, когда они забирались на местные склады. Так ведь не воровать – подкормиться хоть немножко гематогеном, ведь за лакомство считались льняной и гороховый жмых, который можно было «стырить» на конюшне. О ленд-лизовской помощи, которая приходила года три-четыре назад, давно уже все забыли, о ней напоминали только оставшиеся в измайловских домах на память жестянки из-под тушенки или фруктовых консервов. Кстати, с помощью этой приходило и напечатанное на русском языке Евангелие, тоненькие книжечки, которым отец Иоанн был очень рад: они тоже расходились по семьям, для многих становясь первыми шагами на пути к православию.

Пасха, близкая Пасха… Скорбная, холодная Страстная седмица не шла – тянулась бесконечно. Ни минутки свободной вроде бы не было, но когда она все-таки выдавалась – и по ночам, когда после вечернего правила не сразу приходил сон, – батюшка думал о том, что бы необычного придумать к Светлому Празднику, чтобы порадовать прихожан и округу. И вот сегодня ночью как раз придумал… Даже с кровати вскочил от радости: если удастся осуществить, запомнится это не на год, не на два, люди детям своим рассказывать будут… Главное – чтобы Алексей Козин не подкачал.

Муж Пелагеи Козиной Алексей Степанович на фронте был ранен настолько тяжело, что левая его рука почти не действовала. Но мастером он был от Бога и одной правой за час успевал сделать столько, на сколько у другого с двумя руками ушла бы неделя. Вот уже год, почитай, вся хозяйственная сторона жизни измайловского храма была на нем: и плотнике, и столяре, и слесаре, и лудильщике, и кровельщике, и электрике в одном лице. К тому же характером Алексей обладал веселым, неунывающим, духом не падал никогда, как бы трудно ни было. Глядя на него, и другие заражались энергией.

Всю Страстную седмицу, как и положено, измайловцы готовились к великому празднику. Даже неверующие и те, кто боялся ходить в храм, приводили в порядок жилища: скоблили столы, лавки, мыли окна, белили печи. В Страстной вторник хозяйки закупали на рынке продукты для трапезы, в Страстную среду – стирали и убирали. Одновременно готовились к Причастию в Великий Четверг – вместе с учениками Христовыми. По старо-московским традициям причащаться на саму Пасху принято не было: или в Великий Четверг, или, если не получалось, в Великую Субботу.

То там, то сям видно было, как женщины, стоя на крыльце, вытряхивают половики и перины. Вот и у Козиных, сразу видно, дым стоял коромыслом. Пелагея, видать, возилась на кухне, а Алексей в накинутом на плечи ватнике как раз собирался поновлять оконные рамы. Завидев батюшку, торопливо сложил запачканные краской руки для благословения:

– Благословите, батюшка!

– Бог благословит… Мне твоя помощь понадобится, Леша. Выручишь?

Алексей обиженно передернул плечами:

– Батюшка, да Бог с вами! Что ж вы такое говорите? Чтобы я да не выручил вас?..

– Ну, хорошо, – засмеялся отец Иоанн. – Ты саперное дело хорошо знаешь?..

– Фугаску разрядить надо? – деловито осведомился Алексей.

Ничего забавного в этом вопросе не было. Во время войны Измайлово не раз бомбили, и по округе до сих пор то и дело находили неразорвавшиеся немецкие фугаски.

– Нет, нет. Я о другом речь веду…

… – Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земле сподоби чистым сердцем Тебе славити…

Есть разве что-то радостнее и прекраснее на свете, чем светлый пасхальный трезвон?.. Есть ли ликование чище того, что видно на лицах тех, кто пришел праздновать Воскресение Господне?.. Огромная толпа перед храмом: наверное, тысяч пять человек, если не больше, – и какой же надеждой, радостью озарены измученные, серые от недоедания и тяжелого труда мужские и женские лица!.. Поистине, не лица, а лики ангельские!..

Батюшка с радостью вглядывался сейчас в эти лица. Здесь – все, кого он узнал и полюбил за эти годы в Измайлове. Вот Настя Иванникова, ткачиха-фэзэушница, потерявшая отца на фронте. Вот Матрона Ветвицкая с сыном Алешей, и рядом