хорошо помню, как спрашивал у отца Александра о том, что это значит – то, что вдруг начались послабления Церкви. И помню, что он сказал: все эти радости, скорее всего, временны… – Отец Иоанн помолчал. – И ведь действительно, снова началось… Сборы на патриотические цели проводить запретили, духовные концерты вне богослужений тоже… Даже специальное постановление вышло о том, чтобы не превращать проповеди в уроки Закона Божиего для детей. На заем обязали подписаться. Новые храмы не открываются. Только Преображенскую на Ордынке вернули недавно…

– И то по личной просьбе Патриарха, – подал голос отец Сергий. – Она же приходским храмом Симанских была… Вот и забрали у Третьяковки склад…

– Разве что об арестах пока не слыхать…

– Слыхать, – снова отозвался отец Сергий. – Два месяца назад взяли владыку Мануила, архиепископа Чкаловского… Отцов Михаила и Валериана из Пименовского храма…

– Ну, тем более… Неспокойно от этого на душе. Неужели все опять, как двадцать лет назад?..

Отец Сергий перебирал пальцами седую бороду.

– Я так думаю, что все это увязано с совещанием, – негромко произнес он. – Ведь явно хотели же, чтобы наша Патриархия стала Вселенской. А не вышло… Ну вот и обиделись. Вернее, не то чтобы обиделись, а – разочаровались. Войны-то нет, людей сплачивать особо не нужно, наоборот, разобщенными легче править… А потому – что ж новые налоги не ввести-то?..

Отец Иоанн молчал, опустив голову. Он и сам догадывался, с чем связано очередное похолодание в отношениях государства и Церкви. Московское совещание глав и представителей поместных Православных Церквей, проходившее в июле 1948-го, действительно задумывалось как Всеправославный Собор, на котором главенствующая роль в православии перешла бы к Русской Православной Церкви. И, конечно, замышляя это, не о самой Церкви заботились советские политики, а о том, чтобы сработать себе еще один политический инструмент, «поводок» на шее православных Румынии, Болгарии, Греции и Югославии… Но – не срослось. И действительно, именно после совещания «вдруг» начался вал сначала мелких, а затем и более крупных ущемлений и притеснений. Задвигали, принижали, отбирали то, что уже было дано пятью и тремя годами раньше… А теперь, выходит, начали и сажать. Владыку Мануила посадили уже в четвертый раз…

Едким холодком тронула душу тревога: а что, если и его тоже?.. Ведь и сослужители, и прихожане в голос говорили ему об одном: храм в Измайлове стал знаменит не только на всю Москву, слава о нем вышагнула за пределы столицы. Не раз и не два приезжали к нему люди из других городов, по «народному телеграфу» узнавшие о том, что в Христорождественской церкви на московской окраине служит удивительный батюшка… Сам он, когда слышал об этом, морщился и вздыхал, искренне не понимая, а в чем, собственно, его удивительность?.. Отцу Александру Воскресенскому, в последнее время совсем разболевшемуся и с трудом встававшему, говорил то же: не понимаю, смущаюсь… И страх, стыдно признаться – тоненький, ледяной страх просачивался в душу. А ну как – прицепятся, вцепятся, как репей?.. Поди тогда отцепи. Был бы человек, а статья найдется, в особенности если это «служитель культа»…

Что же тогда?.. Монашество?.. И не Троице-Сергиева лавра, которая под боком у Москвы и уже успела заслужить репутацию монастыря «для иностранцев»: туда возили делегации знатных гостей, показать им, что никаких гонений на религию в СССР нет, вот и монастыри имеются… А отдаленная, провинциальная обитель, к которой будет меньше внимания. Глинская пустынь на Украине?.. Или северный Псково-Печерский монастырь?..

«А как же академия?.. – тут же колыхнулось внутри. – Дипломная уже начата…» Пальцы еще хранили холод старинных вериг, к которым когда-то прикасался самый, наверное, русский из всех русских святых. И тут же подумалось: а стал ли бы преподобный Серафим бежать от обстоятельств? Или смирился бы, предоставив все воле Божией?.. Щеки опалило краской стыда. Стало больно за минутную слабость.

– Да-а… – раздумчиво протянул отец Сергий, словно отвечая собственным мыслям. – А для спасения-то нужен подвиг. Без подвига-то не спастись… И что бы ни случилось, от нас зло не должно исходить. Как говорил батюшка Серафим: нет нам дороги унывать, радость моя, потому что Христос все победил!

Отец Иоанн искоса взглянул на отца Сергия. Проник в мысли?.. Но тот только ласково улыбался, чуть покачивая лобастой головой.

– Потому что если вдуматься, – не спеша продолжил отец Сергий после паузы, – если Церковь находится в состоянии покоя, то она начинает умирать. Как и все живое: либо движение вперед, либо стагнация, гниение, смерть… Будучи благополучными, мы каменеем в нечувствии. А время исповедничества – оно ведь целительно. Именно тогда от Церкви отпадают те, кто идет в нее за деньгами, славой, почестями, должностями… «Меня гнали, и вас будут гнать»… Кто из тех, кого мы видим сейчас на иконах, прожил спокойную, мирную, овеянную почетом жизнь?..

Отец Сергий снова сделал паузу, совсем как школьный учитель, дающий ученикам время осмыслить текст диктанта.

– Так что, по-моему, время гонений – лучшее время для Церкви. Нас, конечно, можно арестовать, посадить в лагерь, расстрелять. А мы все равно будем жить только Христом и Евангелием, все равно будем любить Бога и Церковь. Порабощен телом, душу же непорабощенну соблюди… Ведь все просто.

И сам Бог прост. Есть Добро и Зло. Есть Вселенская Любовь и такая же Ненависть. И все, что есть Любовь, Свет, Милосердие, Сострадание – это все берет свое начало в Боге, а все, что зовет к разрушению, разобщению, ненависти, подозрению, хуле, убийству, раздорам – все берет свое начало в аду, хотя может рядиться в какие угодно одежды. Но как просто: выбрать, на какой стороне ты… И тогда тебе уже ничего не страшно. Потому что если ты с Христом, то кто против тебя?..

…От Преображенской заставы желто-красный автобус утомительно долго трясся до рабочего поселка Калошино. Там можно было пересесть на другой, идущий вниз по Никитинской, но отец Иоанн решил пройтись пешком – проветриться после электрички и автобуса. К вечеру зарядил жесткий, ледяной дождь, но его это только радовало: капли, больно бившие по макушке, стекавшие по лицу, казались живыми, настоящими, вестниками Божиими. Казалось, они о чем-то хотели рассказать ему своим настырным, барабанящим по крышам Измайлова танцем…

Две бежевых «Победы» у храма батюшка увидел издалека. «Может, тот самый старший брат зачем-то приехал?» – мелькнуло в голове. Со времен отпевания в храме неведомого знатного покойника минуло уже больше года, но в селе этот эпизод превратился в подобие местного предания. Болтали даже, что тот самый Герой Соцтруда крестился и тайно приезжал к отцу Иоанну, чего, конечно же, не было. Но чего только люди не