Под 1071 годом известно следующее известие: «Бывши бо единою скудости в ростовстей области, всташа два волхва от Ярославля, глаголюща, яко ве свеве (мы ведаем) – кто обилье держить. И поидоста по Волзе; кде придут в погост, туже нарицаху лучшие (добрыя) жены, глаголюща, яко си жито держать, а си мед, а си рыбы, а си скору (мягкую рухлядь, то есть звериные шкуры). И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя; она же в мечте прорезавше за плечем, выимаста любо жито, любо рыбу, и убивашета многы жены, именье их отъимашета собе».

Далее сообщается, что наконец волхвы пришли на Белоозеро, а за ними следовали до трехсот человек. В это время Ян Вышатич собирал на Белоозере княжескую дань. В летописи сказано: «Поведоша ему белозерци, яко два кудесника избила уже многы жены по Волъсве и Шексне».

Ян потребовал от них выдачи волхвов, но белоозерцы «сего не послушаша». Ян решился действовать против волхвов собственными средствами, и когда они были схвачены, то спросил: «Что ради погубиста толико человек?» Волхвы отвечали: «Яко ти держать обилье; да аще избиеве сих – будет гобино; аще ли хощеши, то перед тобою вынимеве жито, ли рыбу, ли ино что». Ян же рече: «По истине, лжа то!»

Итак, по словам летописи, волхвы обвиняли старых женщин в том, что они вызывали голод, скрадывали обилье (гобино), то есть урожаи, и делали безуспешными промыслы рыбака и охотника.

Вера в возможность и действительность таких преступлений в XI веке была настолько сильна, что родичи сами выдавали на побиение своих матерей, жен и сестер. Жители не только не хотели сопротивляться волхвам, но следовали за ними большою толпою.

Такие подозрения и обвинения «старой чади» во всех несчастьях и бедствиях в голодные годы тогда были распространены повсеместно.

Сами волхвы, которых с введением христианства на Руси всячески преследовали и уничтожали, потому и действовали так открыто и смело, что опирались на общее убеждение своего времени, даже если допустить с их стороны наличие обмана и корыстный расчет.

Князь Глеб убивает волхва.

Миниатюра Радзивилловской летописи

В эти века, как еще и до принятия христианства, почти все природные явления люди объясняли действиями богов или демонов, которые вызывались колдовством и заклятиями вещих людей, в частности колдунов, ведьм, но и волхвов, призывающих эти беды за какую-то обиду.

Уже после принятия христианства вера в возможность управлять силой, властвовать и управлять природными явлениями была распространена и на представителей самой православной церкви. Имеются нередкие примеры, что народ обвинял духовных лиц в засухах и других физических бедствиях. Например, в 1228 году новгородцы, напуганные тем, что «тепло стоит долго», прогнали своего церковного владыку «акы злодея пьхающе».

Отдельно стоит упомянуть о преследованиях и казнях ведьм у старообрядцев.

Кстати, Нестор выражает общераспространенное, современное ему воззрение на женщину в следующих словах: «Паче же женами бесовская волъшванья бывають; искони бо бес жену прелсти, си же мужа; тако в си роди много волхвують жены чародейством и отравою и инеми бесовьскыми козньми?»

Следует сказать, что на Руси старообрядцы некоторых толков, в частности филипповского и филаретовского, могли порой даже перещеголять зверствами в борьбе с «ведьмами» даже западноевропейских инквизиторов. Приведем отрывок из романа А. Черкасова «Хмель», где приводится описание такого «дознания» и казни женщины, у которой родился шестипалый младенец. Отметим, что предки самого А. Черкасова были старообрядцами, он прекрасно знал все обычаи и верования различных течений сибирских старообрядцев. Кроме того, по свидетельству автора, он беседовал с древней стотридцатишестилетней старухой – свидетельницей нижеприведенной казни:

«Неделю Акулина с шестипалым младенцем сидела в глубокой яме под строжайшей охраною старцев-пустынников, помощников Филарета. Раз в сутки в яму подавали кружку воды и ломтик черного хлеба. Старцы караулили: не явится ли в яму нечистый, чтоб повидать блудницу? Нечистый так и не явился. Должно, убоялся праведников-старцев, посвятивших всю свою долгую жизнь господу богу и ни разу не осквернивших себя близостью с женщинами.

Акулина знала: ее ждет судное моленье… День и ночь молилась святым угодникам…

Одному из старцев, Елисею, будто бы привиделось, как среди ночи к яме подполз дым. Откуда бы? Неведомо. Знать, дымом объявился нечистый дух да сиганул в яму к Акулине-блуднице. И она приняла его втайности, миловалась с ним, окаянная, а узрить тот грех нельзя было: нечистый напустил сон на старцев. Вся община потом ахнула:

– Гореть, гореть блуднице!

Ларивон, сын Филарета, и кузнец Микула вытащили Акулину из ямы. Ноги у нее до того отекли, что она не могла стоять. Младенец пищал возле ее груди. Ларивон подтолкнул Акулину:

– Намиловалась с нечистым в яме-то! Ноги не держат, срамница!

– Не было нечистого! Не было! И старцы караулили, – начала было Акулина, но Ларивон прицыкнул:

– Молчай! Гореть тебе ноне, ведьма!

И Акулина завопила…

Ларивон зажал ей рот и при помощи Микулы поволок на судное место. Моленье продолжалось несколько часов. Мужчины стояли на коленях отдельно от женщин. Безбородые юнцы и отроки перепугались насмерть, неистово крестясь. Женщины, особенно старухи, одеты в старинные монашеские платья, какие носили до патриарха Никона, чинно молились, не оглядываясь друг на друга и по сторонам, чтоб нечистый молитву не попутал.

Более шестисот человек старых и малых сомкнулись тесным кольцом вокруг березы. На самодельном алтаре горели восковые свечи, и старец Филарет читал Писание.

Потом Филаретовы апостолы – пустынники затянули псалмы. Акулину с младенцем поставили на колени возле березы, и она так же, как и все, истово крестясь, молила бога о спасении своей грешной души, хотя и сама не ведала, когда и в чем согрешила.

Закончив чтение псалмов, старец Филарет приступил к судному спросу:

– Кайся, грешница! Перед миром древних христиан, какие за веру на смерть идут, на каторгу идут, в Сибирь идут, кайся, – как согрешила со нечистым? В какую ночь явился он к тебе в постель и тело взял твое, поганое, непотребное? Кайся!

Акулина воздела руки к алтарю:

– Не было того, отче! Христом-богом молюсь – не было! Помыслами чиста, как и душой своей. Михайла, скажи же! Скажи! – просила она мужа Михайлу Юскова, но тот молчал,