от лечения отказался, ему выписали сильные обезболивающие. На них и держался. Ко мне родственники обратились впервые, на учете в поликлинике Никодим Семенович Стешин не состоял.

– Я поняла. Спасибо.

– Зовите, если ему будет хуже, я в гостиной.

Я лишь кивнула, будучи мыслями уже у кровати больного. Зачем я понадобилась деду Никодиму, который меня почти не замечал, даже представить не могла. Разве что тот вдруг выбрал меня в исповедники. Я невольно вчера стала свидетельницей его слабости, если можно так назвать неожиданную откровенность старика.

«Как же никто не заметил, что он болен? Даже мама. И я тоже хороша. Хотя у меня шансов заметить его плачевное состояние практически не было. Но это, конечно, не оправдание. А что я сейчас могу? Если душу хочет облегчить, выслушаю, с меня не убудет», – решила я, без предварительного стука открывая дверь его комнаты.

Мне показалось, дед Никодим спит. Я приблизилась к кровати, и в этот момент лицо его исказила гримаса боли. Я дотронулась до его руки, старик немного приподнял веки.

– Марья… – едва расслышала я. – Хорошо, что успела… Сядь рядом. И слушай.

– Ты только не напрягайся, дед, – попросила его я, заметив выступившую на лбу старика испарину.

– Дед… не тебе я дед, а Иванне. Только не любит она меня… ладно, что уж теперь.

– Молодая она еще, – попробовала я оправдать эгоизм сестрицы. – Вот повзрослеет…

– Я уж не дождусь. Доктор сказал, что рак у меня?

– Да. Ты почему молчал-то? Сыновьям хотя бы сказал. И лечиться нужно было!

– Не нужно, за грехи это мне расплата – болезнь мучительная. Все по божьей справедливости. Марья, не об этом разговор будет, не отвлекай меня. Вот что – залезь под комод, там шкатуль. В ней найдешь мешок с твоим наследством. Ключ от шкатули на мне, сними с шеи. Не боись, я там все оформил. Давай, лезь под комод, худо мне что-то, – вдруг охрипшим голосом приказал он.

Я поспешила исполнить его приказ.

Ключ легко повернулся в замочной скважине. Я достала небольшой мешочек, развязала шнурок, вытряхнула содержимое на дно шкатулки.

Это было золото. Много. Неровные бугристые кусочки полностью, толстым слоем закрыли обивку из бархата. Последним из мешочка выпал овальный самородок размером с половинку куриного яйца. В середине его зияла круглая дырочка.

– Забирай. Бумажку, что твое это наследство, возьмешь в верхнем ящике комода. Там, где альбом со снимками.

– Почему мне? Ванька – твоя родная внучка. И два сына у тебя…

– Не твоего ума дело, почему тебе. Причина есть! Не скажу, не пытай. Все равно прощения мне нет. До конца мучения приму. Все, иди, Марья. Забирай шкатуль с золотом и бумажку с подпися́ми. И ступай.

Я не стала благодарить, не зная, что принесет мне это наследство – радость или проклятье. На прощание погладила руку деда Никодима – кожа мне показалась сухой и ломкой, как осенний лист. Дед чуть приподнял кисть руки и слабо шевельнул пальцами.

– Прощай, Марья. Ваньку-дуру береги, бедовая она. Вся в меня.

Я кивнула. «А он ее любил, надо же», – быстро промелькнула мысль, я направилась к выходу.

Когда в дверях я обернулась, старик лежал с закрытыми глазами и дышал ровно и глубоко. «Может, поживет еще?» – мысленно задала я вопрос неведомо кому, не надеясь, что мне ответят.

Я так и вошла в гостиную – в руках «бумажка с подпися́ми» и «шкатуль» с золотом. На запястье правой руки болтается на тонком шелковом шнуре ключик. Не знаю, что за эмоции прочли на моем лице сидевшие за столом, но вскочили все четверо. Доктор мимо меня пробежал в комнату деда Никодима, мама тут же присела обратно на стул, а оба брата рванули ко мне. Семочка отобрал у меня шкатуль и бумажку, небрежно бросил их на стол и за плечи осторожно усадил меня на стул. Алексей молча стоял рядом, глядя только на меня.

– Отец скончался? – наконец задал вопрос он.

– Нет, – коротко успокоила я всех.

– Фу, Марья, напугала. Чего лицо-то такое похоронное? Ну-ка, выкладывай, зачем дед звал?

– Вручил наследство, – я открыла шкатулку и высыпала содержимое на скатерть.

– Ну ни хрена себе, – тихо прокомментировал Алексей. – Это батя намыл, что ли? А чего не сдал? Как вынести-то с прииска удалось?

– Марья, он объяснил, откуда столько золота? – строго спросил отчим.

– Нет! А ни у кого не возникло вопроса – почему это все мне?! – повысила голос я и постучала указательным пальцем по завещанию. – Почему не родной внучке, Ваньке то есть? Я при чем? Я ему никто!

– Марьяша, не кричи… – попросила мама.

– Извини, мам, но я в шоке до сих пор.

– И отец не объяснил тебе ничего? Я, например, не знаю, что сказать, – Семочка развел руками. – Может быть, он был уверен, что Ванька сразу профукает наследство? А ты сестру никогда не кинешь.

– А мне что с этим делать? Кольца-браслеты заказать? В любом случае, пока дед жив, ничего трогать нельзя! Мама, ты что молчишь?

– Что я могу сказать, Марьяша, мне тем более о золоте ничего не было известно, ты должна понять, – задумчиво произнесла она, словно что-то вспоминая. Я смотрела на нее с удивлением: выглядела она растерянной и была бледна.

– Мама? Тебе плохо?

– Что? А, нет, все в порядке. Смотрите, какой интересный самородок, словно дырявое яйцо. Красивый…

– Вы как блаженные, ей-богу. Понимаете, сколько все это может стоить? А если золото ворованное? Или дед убил из-за него, ограбил кого-то? Он же ничего мне не объяснил!

– Ну, ты загнула, Марья – убил… Он сам на приисках работал! Что гадать? Не дело это, пойду сам спрошу. Леха, давай вместе, а? – отчим кивнул на дверь и вдруг замолчал. Я обернулась – в гостиную входил доктор.

– Что с отцом?! – подскочил к нему Семочка.

– Никодим Семенович скончался, – произнес Иван Павлович. – Время смерти – четырнадцать часов сорок две минуты.

– Не успели, – констатировал Алексей. В комнате стало тихо, только тикали часовые стрелки.

– Вот заключение о смерти, карта больного, паспорт. Позвоните в эту похоронную контору, Семен Никодимович, – доктор протянул визитку отчиму. – Там нормальные ребята работают, не хапуги.

– Спасибо вам, Иван Павлович. Я сначала – к отцу. Леша, ты со мной?

Алексей молча кивнул.

– Марья Семеновна, проводите меня, – попросил доктор.

Я с готовностью поднялась из-за стола.

– Вы мне хотели что-то сказать, не так ли? – спросила я Ивана Павловича, когда мы подошли к автомобилю с надписью «Амбулатория» на боковых дверцах.

– Да, вы правы. Последними словами Никодима Семеновича были: «Прости, Александра». Это же имя вашей