он… нормальный мужик! – вновь наехала я на Григория.

– Я его понимаю.

– Вот как? А я нет! Он – опер, должен был догадаться, что дело нечисто.

– Зачем ему, Марья? Что, у него забот других нет?

Я в ответ промолчала. Что толку спорить теперь? Но меня задело, что муж встал на защиту Реутова.

– Ты сказала сейчас, что он – опер. Почему из полиции ушел? Уволили?

– Он утверждает, что сам рапорт написал. Я же думаю, что его ушли по-тихому, потому что Мельникова вскоре обвинили в убийстве родственницы Амоева. И Реутов сдал его, но не в полицию, а самому Бедару.

– А тот с ним что сделал?

– Не знаю! Но сейчас Денис – наркоман! Выглядит ужасно… Где его держал Амоев, мне неизвестно. Григорий, представляешь, не говорит! Но я подозреваю, что запер он подлеца в своей клинике. Наверное, Денис как-то выбрался, совершил два убийства, а после вернулся обратно. Если никто не видел, как он уходил за территорию, то у него алиби.

– Значит, твой следователь все же подозревает Мельникова, я правильно понял?

– Он не мой! – слишком пылко воскликнула я.

Муж снисходительно улыбнулся.

– Ладно, не важно. Главное – Ванькин мучитель за решеткой. И ему вменяется статья за двойное убийство. С кем же твоя сестра связалась, черт возьми?! А ты куда смотрела?

– Можешь не верить, но при знакомстве с ним у меня даже мысли не возникло, что такой приятный в общении, к тому же красавец мужчина может оказаться моральным уродом. И тем более – преступником. На Ваньку он смотрел с обожанием, со мной был галантен. Заказал великолепный ужин, потом отвез в клуб. Я замечала, как на него смотрят женщины всех возрастов – с восхищением. Сестру прямо распирало от гордости. Но видел бы ты Мельникова сейчас! Ужас… а ведь года не прошло! Я его там, в лодке, даже не узнала. Да и в СК при опознании – тоже. Пока Игнат, то есть следователь Москвин не заставил меня присмотреться к задержанному внимательнее. Я была в шоке, что передо мной – Денис. Кстати, Игнат утверждает, что причастность его к двум убийствам еще нужно доказать.

– Игнат… Марья, ты влюбилась, что ли? – спросил вдруг Аркадий. Я ошалело уставилась на мужа – в его голосе явно звучало одобрение.

Аркаша ждал моего ответа, а я не могла оторвать от него взгляда. Я видела перед собой очень взрослого мужика, много старше меня, можно сказать – отца или старшего брата. Но никак не почти ровесника, не любовника, не друга. До меня вдруг отчетливо дошло, чем теперь стал наш много лет тянувшийся брак – неравным партнерством опытного и мудрого мужчины и так и не повзрослевшей толком девицы, как я вдруг подумала о себе. Правду говорят – на войне год за три.

Я не знала, что сказать. И не потому, что боялась признаться мужу в измене (которой и не было!), а потому, что сама не понимала, как отношусь к Москвину.

– Понятно, еще не разобралась, – усмехнулся Аркадий и глубоко вздохнул. – Марьяша, мне нужно тебе сказать что-то важное. Давно нужно было. Я виноват перед тобой, прости. У меня уже больше года другая женщина.

– Фронтовая подруга? – зачем-то спросила я.

– Нет, почему? Она врач в детской поликлинике Ростова. У нас дочь, Марьяша. Ей три месяца. И я хотел бы, чтобы она носила мою фамилию.

– А имя? Как ты ее назвал? – машинально задала я вопрос.

– Ксения. Я не знал, как тебе рассказать, правда. Поэтому и не ехал домой так долго.

– У тебя теперь дом не здесь, а там, где ребенок. Я, конечно, дам тебе развод, Аркаша, как же иначе? А вам есть где жить? Это квартира твоих родителей, поэтому уеду я. В Приозерье, к маме. Там две школы, понимаешь – целых две! И ни одного учителя английского языка. Поэтому и Ванька у нас совсем не языковая. Хотя здесь моя вина… А ты как думаешь? Впрочем, зачем тебе теперь думать о моей сестре? Да и обо мне… зачем?! Вот так, восемнадцать лет думал, думал, а теперь – незачем. Чужая я теперь тебе… тетка посторонняя. И Ванька наша – посторонняя, и мама, и Семочка. А семья у тебя там, где дочь. И женщина… другая! – Я говорила, временами переводя дыхание, торопилась, спотыкаясь на собственных словах – казалось, получается как-то неубедительно. А мне важно было, чтобы муж понял. Понял что? Что я не ревную, не давлю на него и, боже упаси, не пытаюсь вызвать жалость. Никакой жалости!

– Марьяша, остановись! – вскочил Аркадий и отошел к окну. – Душу мне не рви, очень прошу. Я тебя люблю всю свою жизнь! С первого твоего класса! Как увидел тогда на школьной линейке… Ты – все для меня. Понимаешь – все! Но там – ребенок. Дочь. Отпусти, а?

– Да не держу я, Аркаша, – спокойно заметила я, пытаясь унять дрожь: меня колотило, словно при высокой температуре. – Хочешь чаю? – я не нашла ничего лучшего, как дрожащей рукой схватить заварочный чайник.

– Нет, – муж вернулся на свое место.

– Ну, нет так нет. Аркаша, посмотри на меня, – я пересела на стул напротив и через стол дотянулась до его руки. Я была уже почти в норме. – На самом деле мы давно движемся к нашему… расставанию (мне очень не нравилось слово «развод»). И дело даже не в твоей новой женщине и ее ребенке. А в нас самих. Я думаю, мы стали… родными. Не кровными родственниками, но все же родней, а не мужем и женой. Скажи, ты же не хочешь меня потерять насовсем?

– Не хочу.

– И я не хочу. Но друзьями нам не быть, это глупо. И ты мне не брат, не дядя, не отец. Но и не любимый мужчина.

– Разлюбила? – с печалью в голосе спросил Аркадий.

– Нет, – односложно ответила я. – Только любовь стала какая-то… другая. Не волнуешь ты меня, Гладков, больше. Не тянет к тебе, не хочу. Встречать-провожать, кормить, спать с тобой не хочу. Ждать по полгода, все чаще ловить себя на мысли, что жду – по обязанности. Как верная офицерская жена. И нет у меня ребенка, чтобы в этом ожидании был хоть какой-то смысл.

– Ты сама не хотела.

– И сейчас не хочу. От тебя, – твердо произнесла я, убирая руку. – Ты спросил об Игнате. А я ничего не могу ответить, потому что с ним все по-другому, а не так, как было у нас. Не лучше, не хуже, а по-другому. Для меня все