– Да, – подтвердила я.

– Мне показалось странным, что человек перед смертью думает не о своих сыновьях, а о жене одного из них.

– Может быть, он имел в виду какую-то другую женщину? – в раздумье произнесла я.

– Возможно. Но я бы на вашем месте немного покопался в прошлом ваших ближайших родственников, – посоветовал доктор, садясь за руль автомобиля.

Я закрыла ворота, но возвращаться в дом не спешила. Нужно сказать, слова Ивана Павловича меня удивили. Дед с мамой, по ее утверждению, обращался бережно, но о каких-то особенно теплых отношениях речь, конечно же, не шла. Мама сама признавалась, что старается держаться от свекра подальше. Но возможность конфликта между ними я не исключала – мама и дед часто оставались дома только вдвоем, вдруг Никодим однажды ее обидел? Да так сильно, что даже покаялся перед смертью? Эта версия казалась мне правдоподобной, но слабоватой. И в нее никак не вписывался прощальный совет доктора.

Легко сказать – покопайся в прошлом, когда бабушки уже нет в живых, а фотоархив, виденный мной множество раз, совсем не «говорящий». Ни одной подписи на старых снимках, все лица, лица… Кто такие? Кем приходятся нам с мамой? Единственная подписанная четким почерком бабули фотография – свадебная: «Яков и Евгения. 12 июня 1959 года, г. Москва». Бабушка в светлом, в мелкий цветочек, платье. Дед – в белой рубашке с распахнутым воротом и черных брюках. В руках бабули – три белых пиона.

Бабушка еще при жизни разложила снимки в три пакета. В одном родственники Якова, в другом – ее, в третьем – они вместе и их общие друзья. Выбросить изображения незнакомцев рука не поднимается.

И какое отношение наши с мамой предки имеют ко всей этой истории с покаянием Никодима? Да никакого… Бред.

Я вернулась в гостиную, где оставила маму, но ее там уже не оказалось. Не было на столе ни шкатулки с золотом, ни завещания. Я твердо решила отвезти наследство в банковскую ячейку, чтобы не думалось. Честно говоря, новоиспеченному брату отчима Алексею до конца доверия не было. С виду простоватый мужик мог оказаться хитрым и алчным.

Я шла в мамину спальню, не особенно надеясь на откровенный разговор с ней. А расспросить хотела о родном отце, о котором не знала ровным счетом ничего, кроме имени – Петр Сергеевич Черкасов. Мама всегда отмалчивалась на вопросы о нем. Я обычно отступала, но только не в этот раз!

Глава 18

Мама сидела за туалетным столиком и перебирала старые документы и письма – даже издалека я заметила, что листы были пожелтевшими. При моем появлении она смахнула всю стопку в выдвижной ящик столика.

– Мамуль, ты как себя чувствуешь? – начала я осторожно, пристально всматриваясь в ее лицо.

– Да вполне прилично, Марьяша, а что такое? Ты думаешь, переживаю из-за смерти Никодима? Жаль, конечно, деда, мог бы еще пожить. Но каждому свой черед. Ты хотела меня о чем-то расспросить? Я даже догадываюсь, какая тема тебя волнует.

– Расскажи об отце, – не удивилась я проницательности мамы. – Почему бабушка Евгения его так не любила? А ты? Любила? Только, мамочка, давай в этот раз без отговорок, ладно?

– Хорошо, Марьяша. Знаешь, когда лежала после операции, вдруг пришла в голову мысль, что вот, не станет меня… внезапно, а ты о родном человеке так ничего и не узнаешь. Не у кого будет.

– Ну, а почему же так долго молчала?!

– Не знаю, не спрашивай. Решиться развеять миф о негодяе, который мы с успехом своим молчанием создали с твоей бабушкой Евгенией, мне казалось невозможным. И сейчас я сомневаюсь, сумеешь ли ты простить нас. Но твой отец не был однозначно плохим человеком. Годы прошли, прежде чем в моем сознании хорошие воспоминания постепенно стерли память о его предательстве. Да и было ли это предательством? Возможно, он не мог поступить иначе.

– Ты всегда всех оправдываешь, мамуль.

– Ну, а как же? Не бывает только свет, есть тьма. И еще сумерки… твоя бабушка Евгения была слишком категорично настроена против Петра – не просто не любила, презирала. Наверное, интуитивно, как мать, чувствовала, что этот мужчина принесет много бед в нашу семью. И простить ему не могла, что он расстроил мою свадьбу с сыном папиного друга, с которым мы дружили с раннего детства. Парень мне нравился, но не более того.

А в твоего отца я влюбилась той первой любовью, которая бывает у всех. У кого-то это быстро проходящая ветрянка, оставляющая отметины. А кто-то не может забыть первого мужчину всю жизнь.

– А ты?

– До встречи с Семочкой я была уверена, что никого никогда не смогу полюбить так, как твоего отца. Ведь я сбежала из дома и тайно от родителей вышла замуж за Петра Черкасова, красавца с грузинской кровью, не имеющего ни жилья, ни денег, ни работы. И, как выяснилось позже, хронического неудачника.

– Ты?! Мама… – я поверить не могла, что она говорит о себе – человека разумнее я не встречала. – Сколько тебе было тогда лет?

– Я много глупостей наделала, Марьяша, не удивляйся. Мне было только восемнадцать. Петру – двадцать три. После того как мы расписались, он увез меня в Грузию, в Рустави, к своей матери, потому что моим родителям мы боялись даже показаться на глаза.

– Представляю, что они пережили!

– Не представляешь… я дала им телеграмму уже с привокзальной почты, чтобы они не успели добраться до вокзала до отхода нашего поезда. Я боялась, что мой отец силой заставит меня остаться. Он бы смог. И я не сказала, куда конкретно мы едем, чтобы он не поехал за мной. Я проплакала всю дорогу до Тбилиси, жалея их, но не себя. Знала бы я, что меня ждет…

Я чувствовала, что Петр сам не уверен, правильно ли он поступил, увезя меня из родного города. И это меня пугало.

Мы приехали в Рустави уже к ночи, истратив последние деньги на такси до дома, где прошло детство Петра. Отца его, советского офицера, тогда уже не было в живых. Мать встретила нас неприветливо, расселила по разным комнатам и, пока не сыграли грузинскую свадьбу, я считалась невестой Петра. Ей важно было, чтобы и родня, и соседи считали меня «чистой». Но даже после обильного и веселого застолья Тамара не стала относиться ко мне теплее. Странность была в том, что и к Петру она не испытывала пылких материнских чувств.

– Он ей точно был родным?

– Точно, Марьяша. Я долго