– У меня есть информация, – говорю, – о квартире 42Б.

Она усиленно трет лицо, а когда убирает руки, я вижу: оно у нее болезненно красное.

– У меня нет на это времени, Ксандер. Нет никакого убийства. Вам уже предъявлено обвинение в воспрепятствовании правосудию, не делайте себе хуже.

Я нетерпеливо киваю и жду, когда она закончит.

– Я все знаю, но я снова там был. Там поставили новую сигнализацию.

Она встает, идет к двери, но вдруг замирает и оборачивается.

– Вы снова там были? В 42Б? Будь здесь с нами Саймон Конвэй, ваш залог бы отменили и вы бы уже лежали в одной из тех камер. – Она машет рукой в сторону коридора.

Снова садится и смотрит на меня.

– В общем. Я не знаю, как вы докатились до такой жизни. Но, кажется, она у вас понемногу налаживается. – Она жестом указывает на одежду Себа. – Не испортите все.

– Я? Не испортить? Там в доме совершенно новая система сигнализации. Вы не находите это подозрительным? – восклицаю я.

– Нет, Ксандер, не нахожу. Думаю, было бы удивительнее, если бы после визита полицейских, которые расспрашивали его об убийстве, он не поставил себе сигнализацию. И что с этой сигнализацией? Что в ней такого подозрительного?

В моем взгляде читается отчаяние, и ее лицо смягчается.

– В общем, я не знаю, что, по-вашему, вы там видели. То есть я верю, что вы думаете, будто что-то видели. И возможно, действительно видели. Кто знает? Но даже если это и правда, то видели не там. Вы ошиблись.

Мое сердце начинает ускоряться, но я даже не понимаю почему. Горло сжимается.

– Я не ошибся. Это и правда было. Я видел, как оно случилось. Убили женщину, а вы ничего не делаете! – Я перехожу на крик. – Но если не вы, то я… – Опустив взгляд, замечаю, что уже стою.

– Вы ничего не сделаете. Вы сейчас пойдете домой. Как и я. Мы оба немного поспим, а я забуду, что вы приходили. И на следующей неделе вы как освобожденный под залог придете для нового допроса в связи с нападением на мистера Сквайра. Для многих уже и этого было бы достаточно. Так что, пожалуйста, давайте на этом расстанемся.

Не оборачиваясь, выхожу из комнаты и иду, пока не оказываюсь за пределами участка. Злость под давлением разгоняет по венам кровь. Я не знаю, как сделать так, чтобы меня услышали. Ужасной смертью погибла женщина. На моих глазах. Мне небезразлично, что где-то сейчас разлагается ее труп. Мне небезразлична ее семья.

На улице ярче, чем, как мне кажется, должно быть. Зажмуриваю глаза и продолжаю шагать навстречу свету, а в голову в это время врывается образ той комнаты. Ноздри заполняет запах горящего дерева, придавая резкость картинке в моей голове. В камине за решеткой горит огонь, трещат и шипят поленья. И еще та песня:

Беда уж близко вроде

И в дом ко мне заходит…

Но в мыслях, как и прежде, лишь девчонка та…

Я остановился; такой, застывший посреди улицы, я легко сойду за одного из городских сумасшедших, что постоянно грозят кулаком всему миру. Седовласый, злой, чудаковатый. Но воспоминания возвращаются ко мне, и я должен подождать, пока они кристаллизуются. Их нужно удержать во что бы то ни стало. Потому я сажусь, прямо там же, где стою. Глаза не открываю: знаю, что стоит открыть – и цепочка воспоминаний оборвется. Пялится на меня кто-то из прохожих или нет, мне все равно.

Земля холодная и жесткая. Отчаянно пытаюсь ухватиться за воспоминания, но они иллюзорны и неуловимы. Опираюсь спиной на небольшой заборчик, чтобы чувствовать опору. Что-то засело в моей голове, и теперь, когда синапсы горят огнем, это что-то приобретает значимость. Что это может быть?

Картинка растворяется в воздухе, меняясь на кадры с домом Эбади из полицейского видео. О, где же мои прежние воспоминания? Их прямо на моих глазах пожрали новые и столь пошлые. То видео разъедает мою память, заражает ее, вгрызается в мое сознание, как червь-паразит.

Чтобы уничтожить этого червя, я должен подумать о чем-то еще: Себе, доме, долларах, Грейс, Рори. Загоняю в голову одну картинку за другой, чтобы привести мысли в порядок, но тщетно. Слышу, как стучат изнутри эти мысли-захватчики. Они стойкие.

Само это слово – стойкость – несется вперед зайцем-пейсмейкером. Я не проявил достаточной стойкости. В этом и проблема. Она, Грейс, тоже так считала.

* * *

Когда я увидел ее в окружении коробок в новой квартире, она сказала, что хотела, чтобы я сделал для нее что-нибудь приятное. Я выбрал ужин в кафе «Руж». Там мы часто тусовались студентами, а теперь, окончательно повзрослев, я чувствовал там легкое головокружение, будто смотрел на нас тогдашних с высоты.

Ели мы с тягостным ощущением значимости момента. Как на последнем ужине Христа с апостолами, а в завершении его я точно знал: все кончено. Наконец, чтобы хоть немного развеять мрачную атмосферу, я вытащил из кармана лежавшую там все время коробочку и протянул ей.

– Вот твоя ракушка, – сообщил я, когда она взяла у меня маленький золотой кулон, – нашел в ящике.

Она заглянула в коробочку, грустно улыбнулась, достала кулон и закрыла крышку. Остаток ужина мы провели в тишине.

– Думаю, мне пора, – сказал я.

Она кивнула.

– Отвезу тебя домой.

Грейс подъехала к тому месту, что было когда-то нашим домом. Я взглянул на ее лицо и поразился, какой же чужой она вдруг стала и как быстро это произошло.

– Могу зайти на кофе, – она взглянула на часы, – но только минут на пятнадцать, не больше.

– Не стоит, – ответил я, выходя из машины.

Я подошел к входной двери и вставил ключ. Оглянулся, чтобы проводить ее взглядом, и застыл на месте. Выключив зажигание, она уже вылезала из машины.

– Могу остаться дольше, – спокойно предложила она, направляясь ко мне.

– Все нормально, не стоит.

Я вытащил ключ из замка и ждал, что она уйдет.

– Ну я все равно загляну. На минутку.

Вздохнув, я сунул ключи в карман.

– Ты не сможешь зайти. Даже я не смогу зайти. Дом больше не мой.

Рот у нее округлился небольшой буквой о.

– Почему не сказал?

Я пожал плечами.

– Что ж, полезай обратно, – она указала на машину, – отвезу в твою новую квартиру.

На полпути к автомобилю она осознала, что я не иду за ней.

– Нет никакой новой квартиры, – ответил