Глава двадцать третья

Воскресенье

Слезы бегут у меня по лицу. Я все еще в парке, плачу, но теперь из меня наружу рвется смех. Повода нет, и мне бы вернуться в реальность, но не могу. Неужели то время, что я провел в доме у Себа, меня изменило, притупило былую остроту, которая позволяла мне выживать на улице? День подходит к концу, и лучше всего мне переждать ночь где-то неподалеку. И тут же эти два императива перезвоном сливаются в один. Сегодня переночую на улице.

Один человек когда-то построил себе в парке подземный дом. Он собрал цемент, древесину и в небольшой рощице вырыл яму десять футов глубиной, соорудив бункер. Ходили слухи, что он десять лет оставался незамеченным. Мне такое в голову никогда не приходило. Для меня главным всегда было не попадать в закрытые пространства, даже живя на улице.

По дороге в парк разбираю на элементы свою стратегию. Чтобы обойти сигнализацию, нужен ключ или чтобы Эбади забыл ее включить. Ключа у меня нет, и я не могу ждать, пока он проявит неосмотрительность. Потому остается одно. Была жестоко убита женщина. Разум пытается возложить часть вины за эту жестокость на меня, пытается наказать меня. Однако моя душа с этим не согласна – с тем, что я принимаю жестокость. Жестокость всегда была во мне и всегда оставалась безнаказанной.

Я проявил жестокость, заставив Рори страдать. Не то чтобы я случайно проговорился или не нарочно рубанул сплеча. Я осознанно рассказал ему, осознавал последствия. Что он будет страдать. Специально причинил ему боль. Нутром я чувствовал, что хочу заставить его испытать это.

Но я не рассчитывал, что разрушение настигнет его так быстро.

В парке не осталось людей. На зеленых машинках подъехали охранники и, выпроводив всех за ворота, направились в северную часть парка.

Холод обернул мои плечи промокшим плащом. Прижимаю к себе лацканы и быстрым шагом иду к выходу из парка. Перехожу дорогу и начинаю искать, где бы провести эту ночь, подальше от людей и машин. Передо мной фонарный столб, к которому привязан велосипед – он покрыт белым слоем краски, а в спицах застряли мертвые цветы. В грязи этой дороги умерла одна несчастная душа: держала куда-то путь, а затем ее (или его) жизнь со всеми планами была враз растоптана.

Я погружен в мысли о Рори, пока упавшая капля дождя не возвращает меня в реальность. Чтобы найти прибежище даже на одну ночь, нужно тщательно все продумать. Ищу узкий проулок или улочку, где можно укрыться от дождя и переждать разгул ненастья. Некоторые такие проулки продуваются всеми ветрами, но распознать их сразу довольно трудно. Еще встает вопрос материального обеспечения. Укромный угол в глубине офисных зданий – это одно, но без соответствующей теплозащиты пользы от него никакой. Для начала надо бы отыскать продуктовый магазин, там можно раздобыть постельные принадлежности – листы картона, – а потом уже найти оптимальное место, где их разложить.

Вот этот магазин идеально подходит. К баку с отходами кто-то прислонил широкие листы картона. Выбираю самые сухие из них, а затем вытаскиваю за край большой рулон фольги – как раз хватит на несколько отрезов. Кажется, я бывал уже здесь. Перед близлежащим проулком стоят большие контейнеры для отходов – в них, как я помню, можно разжиться просроченными продуктами из магазина. Укладываю картон несколькими слоями у стены, ложусь и зарываюсь в листья.

Стоит закрыть глаза, как я снова оказываюсь рядом с Рори. Я и правда чувствую, что убил его. Что он не сам упал, что его столкнули. Он балансировал на самом краю, а мое признание столкнуло его вниз. Чувствую его в своих руках, он плачет.

Сворачиваюсь клубком и привожу в порядок мысли. Эбади. Как я позволил ему сделать то, что он сделал? Проигрываю в голове тот эпизод, пытаюсь понять, в какой момент я проявил нерешительность, когда принял решение ничего не предпринимать. Эта мысль накрывает и опустошает меня. Я так устал, что уже не уверен, а помню ли вообще, где находится тот дом. Поднимается ветер, и я вдруг снова ощущаю холод. Как же быстро я привык к комфорту. Теперь наступающая ночь внушает мне ужас.

Глава двадцать четвертая

Понедельник

Наступает утро, и я выползаю из своего кокона, отряхиваясь от налипшей картонной трухи. В мусорных баках в устье проулка я нахожу немного упакованной нарезки ветчины и отдираю пленку. В утреннем холоде мои мысли как будто обледенели. Опускаюсь на четвереньки и разворачиваю полоски фольги, обвязанные вокруг моих запястий и лодыжек. Плоть под ними теплая, и от ощущения комфорта я закрываю глаза. Как-то на улочке возле нескольких рядом стоящих домов в Сохо я обнаружил листы фольги. То были идеальные большие квадраты – что-то, связанное с фотографией или искусством, как я тогда решил, – и я обернул фольгу вокруг талии, а также руки по всей длине. Фрагменты фольги сохранялись на мне спустя месяцы, пока и они не отмерли, как происходит всегда и со всем.

Теперь после завтрака мне пора двигаться дальше. Широким шагом выдвигаюсь в сторону полицейского участка Паддингтон Грин. Через двадцать-тридцать минут я уже там, иду прямиком к скучающему дежурному сержанту.

– Хочу сообщить информацию о преступлении, – заявляю я.

Он поднимает голову – кажется, он удивлен. Потом оценивающе разглядывает меня, демонстрируя практически полное отсутствие интереса. И лишь мой голос, моя образованность, оперением покрывающая каждое мое слово, не дает ему выставить меня за дверь или засунуть в клетку. Одежда Себа, заношенная и грязная, утратила свою силу.

– Конвэй здесь? Или Рэйчел Блэйк? – спрашиваю я.

Он поворачивается к телефону, набирает номер и принимается что-то бубнить в трубку.

– Детектив-инспектор Блэйк, – он делает ударение на фамилии, – уже в пути. Можете подождать здесь.

Он кивает на ряд покрашенных синей краской металлических сидений у меня за спиной.

Секунду спустя появляется Блэйк, на ней платье в горошек. Выглядит она теперь по-другому. И дело не в собранных в хвостик темных волосах, не в ее платье, которое пытается придать мягкость обычно суровому образу. А в ее лице. Я уже видел у нее это выражение – выражение человека, который вышел куда-то в ночь и продолжает идти. Она открывает решетку и показывает следовать за ней, не сказав ни слова, не бросив ни взгляда. Мы проходим, и она дергает за ручку дверь одной из комнат, где мы когда-то сидели, но та оказывается заперта. Она пробует другие двери,