Протискиваю край ключа Ллойда между дверью и проемом – туда, где находится язычок замка. Сердце стучит быстрее, чем хотелось бы, и я делаю паузу, чтобы успокоиться. Теперь возвращается головная боль; мне она кажется чем-то вроде предзнаменования или предупреждения. Что я здесь делаю? Проникнуть в этот дом – пожалуй, худшее из всего, что я мог бы придумать. Не представляю, на что я рассчитываю, но знаю одно: что-то не так. Либо видео было снято не в том доме, либо за дверью фальшивка.

Дыхание понемногу восстанавливается; я покрепче берусь за пластик и проталкиваю его в щель. Он гнется – слишком рано. Вытаскиваю, выпрямляю и снова просовываю уже под другим углом, так он кажется прочнее. Упираюсь краем во что-то твердое – должно быть, язычок замка.

От неожиданно раздавшейся сирены мое сердце чуть не выпрыгивает из горла. Я знаю, что она далеко и не представляет угрозы, но все равно пластик вынимаю. Замираю, навостряюсь, пытаюсь спиной уловить даже малейшие звуки.

Снова тишина. Снова проталкиваю в щель свой сделанный из мусора ключ Ллойда и сильно надавливаю. Сквозь дерево чувствую, как пластик нащупывает гладкий край язычка. Вдруг меня пронзает мысль, и я столбенею: тот гудок, когда он уходил. Тот звук – длинный гудок. Это же сигнализация. Я не смогу попасть внутрь. Более того, сигнализацию поставили недавно. Раньше ее не было. Он ее только что установил. Хочет что-то скрыть? А зачем еще так резко усиливать безопасность? Что же тогда с моей версией событий? Он знает, сигнализация ее опровергает. Как я докажу, что проник тогда внутрь, если представить, что мне пришлось бы обойти сигнализацию?

Глава двадцать первая

Воскресенье

Деньги. Когда денег много, можно делать все что угодно.

Одно время главными денежными мешками были американцы. Среди них затесались несколько британцев, но большинство все же были родом из США и их имена все еще эхом отзываются в веках: Баффет, Гейтс, Кох, Рокфеллер и Трамп. Теперь к ним добавились арабы. Я наблюдал эту перемену. Как спорткары рвали на части Найтсбридж. «Роллс-ройсы» в Мэйфейре. Богатство их настолько велико, что обеспечивает им анонимность – возможность перемещаться по миру за тонированными стеклами, жить за высокими заборами. Для любителей пощеголять богатством есть Луи Виттон, Армани, Ролекс, Картье, которые сохраняют анонимность, делая всех одинаковыми. Поставь их рядом – не отличишь одного от другого. Помню всех этих дизайнеров по своему прошлому в Сити. Впрочем, моду я никогда не понимал.

Когда денег много, можно исчезнуть.

Когда денег много, можно заставить исчезнуть целые улицы.

У Эбади, кем бы он ни был, есть достаточно, чтобы вырулить на эту же дорогу. Чтобы здесь, в Мэйфейре, парковать свою машину, проводить вечеринки.

Деньги.

Именно о деньгах я сейчас и думаю. До того нашего китайского ужина мне многие годы это не приходило в голову.

1989-й.

Я пытаюсь отмотать пленку назад, но воспоминания мои испещрены провалами. Прошло почти тридцать лет, как она покинула Лондон. Тридцать лет, как я видел ее и слышал ее голос. Где она сейчас – я не знаю. Я даже не знаю, где она может быть. Возможно, стоило бы еще раз встретиться с ней. Даже если Себ потерял с ней связь, уж Нина-то наверняка знает, где она.

Одна из наших последних встреч прошла в доме, который она сняла на северном берегу, когда ушла от меня. Ее вещи по большей части все еще лежали по коробкам. Некоторые из них, правда, были раскрыты – оттуда наспех вытащили, например, тарелку или сковородку. Нефритовый Будда стоял на камине. И даже после всего, что уже случилось, этот Будда злопамятно улыбался. Она, казалось, не ожидала меня увидеть, но после некоторых колебаний впустила.

– Ну, выглядит окончательным. Этот твой переезд, – подметил я и, проскользнув мимо нее, принялся осматривать совмещенную с кухней гостиную.

– Так и есть, Ксандер. Для нас то есть, – ответила она, идя за мной следом.

– Не понимаю почему. Что случилось такого, с чем мы не смогли справиться? – спросил я, но только эти слова вылетели у меня из уст, как само их звучание заставило меня сжаться.

– Не знаю, какого ответа ты ждешь. Мы отдалились друг от друга, – произнесла она, сложив на груди руки.

Вид ее вещей, таких знакомых, казавшихся мне частью нас двоих, заставил меня вздрогнуть.

– Я просто не понимаю, Мэйб. Я ведь не отдалялся, – воскликнул я.

И, вжавшись спиной в стену, дал ей пройти.

– А вот я – да. И не хочу снова к этому возвращаться. Только не в этом дурацком доме с этой нелепой мебелью.

– Но ты не обязана быть здесь, – возразил я, переместившись на один из старых кожаных диванчиков.

Она посмотрела на меня, открыла рот и тут же закрыла. Сложила вместе руки.

Ma belle. Мы справимся с этим. Мы должны, я просто не выживу без тебя. Взгляни на меня, я рассыпаюсь на части. Я пытался найти выход с помощью разума. Человек в своей жизни изначально одинок, и я несу полную ответственность за то, что случилось. За все, что когда-либо случалось со мной. Я производное от собственных решений и, приняв иное решение, могу стать счастливым. Головой я это понимаю. Но, Мэйбл, взгляни на меня, я в жопе.

Вот что я намеревался сказать. Но вместо этого просто пялился в пол.

Она вздохнула.

– Ксандер, зачем ты пришел?

– Деньги. Хотел спросить, что с ними делать, – я все пытался взять себя в руки, – но не только. Я думал, мы все еще друзья, и поэтому я мог…

Грейс зашагала туда-сюда между коробками, как будто сначала решила открыть одну из них, а затем передумала. После паузы она произнесла:

– Вряд ли мы можем оставаться друзьями. Пока, во всяком случае.

– Все в порядке. – Я встал. – Друзья – твоя идея. Твой выбор, не мой.

– Я ничего из этого не выбирала, Ксандер. Оно просто случилось.

– Нет, ты выбрала. Я выбрал тебя, а ты выбрала все это, – я указал на комнату.

– В этом и проблема. Я не твой выбор. Который зависит от тебя. Я существую сама по себе.

Эти слова будто содрали с меня кожу.

– Знаю. Я просто… эмоционально накрепко с тобой связан.

Она вздохнула.

– Понимаешь, я знаю про твоего папу и все… Но это не повод, чтобы вести себя так по отношению ко мне. Просто не повод.

– Это несправедливо, – возражаю я, и