* * *

То было после ссоры с Грейс. Усевшись на нашу скамейку в Хорнимане, мы начали заново. Что-то щелкнуло, и между нами вновь возникла симпатия. Для начала мы стали гулять по садам Хорниман. Затем открыли для себя и другие районы Лондона. Закупались на Боро-маркете, где рынок располагается прямо на брусчатке. Околачивались возле кафешек в Сохо и пекарен в Уайтчепеле, а в жаркие летние ночи жадно впивались зубами в горячие ржаные сандвичи с солониной. Словно туристы, мы отправлялись в Гринвич поглазеть на нулевой меридиан. Каждые выходные становились для нас новым шансом сбежать от мира и одновременно нырнуть в него. Вспоминаю об этом сейчас и чувствую, что воспоминания мои избирательны – из них будто бы вынута неприглядная сторона простого обывательского счастья. Вспоминая, как рьяно мы бросились с головой в нашу новую жизнь, я вижу лишь приглаженную картинку. Словно, нырнув в волны, выходишь на берег неизменно лоснящийся и сверкающий на солнце. Камден-Маркет, Портобелло-роуд, собор Святого Павла.

А в скором времени мы начали присматривать себе настоящий дом. Не ту съемную блажь поблизости от наших офисов, а место, где пустить корни. Тихую гавань, где мы могли бы бросить якорь – вместе.

Деньги роли не играли – как минимум, проблем с ними не было. В то время мы зарабатывали столько, что людям со стороны и не объяснишь всей глупости положения. У нас было так много наличности, что мы и не рассматривали иных вариантов, кроме как выкупить сразу. И вот мы начали откладывать. Для начала мы просто перечисляли излишки на сберегательный счет. Но когда там скопились первые несколько тысяч фунтов, до нас дошла вся бредовость этого замысла.

– Ну а что еще с этим делать? Только не предлагай загнать в один из твоих фондов, – заявила как-то раз Грейс, пока мы ужинали купленной навынос китайской едой.

Скрестив ноги, она сидела на ковре. В короткой, как у чирлидерши, юбке. В черных колготках. Волосы цвета клеверного меда сияли в приглушенном свете. Она рассеянно коснулась своей подвески-ракушки.

– Фондовая биржа – тоже нет. Рынок скоро станет крайне волатильным, и это не мое личное мнение. Все прогнозы об этом говорят.

– Что же тогда? – спросила она, потирая друг о друга палочки, чтобы очистить от заусенцев.

– Может быть, разнообразим портфель? – предлагаю я. – Можно подобрать облигации с низкой степенью риска и, так сказать, заставить деньги работать.

– Не пойдет. Риск инфляции слишком высок, – отрезает она с набитым рисом ртом. – Не говоря уж о валютных рисках. А деньги мы получим только после срока погашения, который может наступить в сколь угодно далеком будущем.

Валюта была коньком Грейс, и здесь я доверял ее инстинктам.

– А мы возьмем гособлигации – по ним, естественно, никаких валютных рисков нет. Там же все в фунтах, – возразил я.

Кивнув, она отложила палочки в сторону.

– Все равно есть инфляция, а деньги раньше срока не вывести. По инфляции перспективы не самые радужные, как представляется. Гораздо выгоднее получать – сколько там – шесть процентов по нашему привилегированному вкладу?

Я кивнул. Я ничего не ждал, просто поддерживал беседу. Обычную беседу, безо всякой необходимости что-то срочно решать. Мы могли что-то делать или не делать, ничего бы не изменилось – речь шла о паре процентных пунктов. Но ведь мы математики. В душе мы стремились к поиску математического смысла во всем. Вопрос стоял не в том, чтобы заработать больше денег; мы просто хотели слушать перезвон цифр – усладу для ушей.

– Впрочем, – заключила она, – можем просто взять и купить доллары. Здесь тренд очевиден.

То были всего лишь деньги. Сколько бы мы ни заработали и ни потеряли, это не поменяло бы нашу жизнь. Твердые международные валюты казались весьма безопасным вложением.

Ухватив палочками кусок курицы, я макнул его в черный соевый соус.

– Возможно, – ответил я.

После Грейс. После этого всего. После того как она ушла, в самый последний раз, я снял со счета все деньги и принес домой, в стодолларовых купюрах. Бумажных купюрах. Сложил в гостиной – там, где мы столько ночей провели вместе, свернувшись на диване, смотря телевизор, пока ночь не сменялась рассветом. Четверть миллиона долларов. Наличными.

Вот только к тому времени не было ни телевизора, ни Грейс. Лишь я да пачки денег на том месте, где раньше стоял телевизор, и еще мелкое барахло, оставшееся после нее в шкафах и ящиках.

Когда мы давали объявление о квартире, мне пришлось куда-то все перенести. Забирая деньги из банка, я вымотал себе все нервы, поэтому даже подумать не мог о том, чтобы вернуть их обратно. Из памяти не выходил тот разговор с сотрудником банка за неделю до снятия денег со счета.

– Мы не можем закрыть счет без обеих подписей. Это совместный счет. Мисс Макинтош должна также дать свое согласие.

– Но я же сам добавил ее имя. Это ведь я распоряжаюсь счетом, – пытался объяснить я.

– Да, сэр. Но когда вы добавляли ее имя, вы согласились с тем, что закрыть счет можно лишь при наличии обеих подписей.

Я бросил взгляд на телефон, надеясь, что хотя бы он проявит сочувствие к моей растерянности.

– Но это же глупо.

Я задумался на мгновение, совершенно не понимая, что же мне делать.

– Могу ли я, скажем, снять наличными столько, сколько захочу?

– Да, сэр, ограничений по снятию наличных нет. За исключением сумм в долларах, превышающих десять тысяч, – в таком случае вам необходимо заказать наличные за неделю до даты снятия.

– Отлично. Заберу все. Приду через неделю. С сумкой.

Она затараторила что-то в ответ, но я тут же отключил и убрал телефон.

* * *

Снова пытаюсь уснуть, однако в спальне слишком тепло для меня, и я спускаюсь вниз, на кухню, где прохладнее. Подойдя к раковине, беру посуду и начинаю мыть. Окно в сад так хорошо отражает темноту, что превращается в зеркало. Бросаю взгляд на свое лицо. Тут и там глубокие морщины – не знал о них раньше, когда представлял себя. И седина в волосах появилась – ее тоже не замечал. Зато глаза. Глаза кажутся моложе, чем возраст, на который я себя ощущаю. В них я вижу себя в молодости. Мелькают воспоминания о детстве. Под слоями жизни все еще скрыта невинность или что-то еще. Может, уязвимость. Передо мной стоит тот самый мальчик, и мне хочется его обнять.

Надо поспать. Вымытая посуда сохнет на подставке, а я все еще пялюсь в окно. Только больше уже