Она не ответила, и я поднялся, чтобы уйти.

У двери она догнала меня.

– Послушай, Ксанд, давай вместе поужинаем. Забронируем столик в приятном месте. Сделаем что-нибудь приятное, для меня, и тогда, может быть, поговорим. Потому что я правда тебя люблю. Но я просто не люблю все это. Эту твою сторону.

Я кивнул, но знал, что все на свете от меня ускользает. Я исчезаю из ее жизни, как тот кулон на ее шее.

– Хочу, чтобы ты серьезно это обдумал. Или ты позволишь мне быть собой, принимать собственные решения, пить кофе с теми, с кем я хочу, не раздувая скандал.

Она имела в виду Ариэля, и, только представив их вместе, я почувствовал, как сердце останавливается. Я кивнул, но, едва переступив порог, вспомнил.

– Деньги!

– Оставь пока себе. Посмотрим, как решим, – ответила она.

* * *

Оставь пока себе. Я вспомнил. Она сказала так, потому что знала: она может мне доверять. А доверяла она мне, потому что знала: к деньгам я безразличен. Я всегда был безразличен к деньгам. Не из тех, кто во всем полагался на деньги. Но я очень часто встречал таких людей – с помощью денег они могли изменить все что угодно. Стоит им захотеть – и весь мир запляшет под их дудку.

Этот парень, Эбади, он такой же. Люди, появившиеся у него посреди ночи. Люди, готовые за деньги все перестроить, переделать и вычистить. Поднимаю глаза – я у двери. Воспоминания по-прежнему уносят меня прочь, и я не могу сфокусироваться. Осознаю это, лишь когда меня на время отпускает. Чтобы остаться здесь, надо изо всех сил сосредоточиться. Эта сигнализация. Новый непреложный факт жизни. Надо придумать, как ее обойти.

Глава двадцать вторая

Воскресенье

По дороге через Гайд-парк замечаю оставленную на скамейке еду. Аккуратно разглаживаю фольгу, потом складываю и сую в карман. Обкусываю сандвичи там, где на них нет грязи.

Когда иду мимо детской площадки, внутри что-то екает – именно здесь на меня и напал Сквайр. Интересно, полиция уже завершила расследование? Что рассказал полиции Сквайр? Ценности во вранье для него нет – впрочем, для таких, как мы со Сквайром, в слове «ценность» есть множество смыслов.

Я по-прежнему в Зеленой зоне, иду через весь Гайд-парк, однако теперь эта разбивка Лондона на зоны кажется надуманной. Она всегда была как пластилин, адаптировалась по мере того, как деньги меняли характер мест, однако сейчас, после того, что случилось со Сквайром и убитой женщиной из 42Б, мне приходится нарезать зоны заново.

Слышу запах сырой травы, но сейчас не до него. Вслед за воспоминаниями придут призраки. Как только думаю об этом, чувствую, будто Рори хватает меня за руку – как он любил делать в детстве. Он хватал мою руку и бежал, желая, чтобы я обогнал его и потащил вперед, и тогда бы он побежал быстрее, чем на то было способно его тело. Такой маленький, прекрасный Рори.

А потом мы выросли.

Он не раз звонил мне, когда нашел работу в Лондоне, но так ничего и не вышло. Став взрослыми, мы все равно, разговаривая друг с другом, превращались в детей. Может, в этом и была проблема. В итоге мы оказались приговорены жить в своих воспоминаниях о прошлом – неполных и оттого неполноценных.

* * *

В конце концов он уговорил меня встретиться выпить кофе, в ту же неделю, когда съехала Грейс. В недавно открывшейся кондитерской на Флит-стрит. Из колонок на стене ненавязчиво доносился ду-воп.

– Как там Грейс? – спросил он, когда нам принесли кофе в изысканных фарфоровых чашках; я взглянул на него, но он глаз не поднимал. Выглядел жутко уставшим.

– Хорошо, – ответил я и осекся. – На самом деле нет. Ну, то есть у нее все хорошо, а вот у нас нет. Она съехала.

Он прекратил помешивать кофе.

– Ох, мне жаль.

Он провел рукой по волосам, таким по-юношески взъерошенным. Но вот глаза у него стали гораздо старше. Под ними играли тени.

– Ты в порядке?

– Да, – ответил я.

Он внимательно разглядывал меня и уже собирался что-то сказать, но я его опередил:

– Я ездил к папе.

Он кивнул, как будто сам себе.

– Ага, – ответил он, – поэтому я и попросил тебя о встрече.

В этот момент он посмотрел мне прямо в глаза.

– Я знаю, что ты ему сказал.

У меня скрутило живот.

– Я знаю, что ты ему сказал, Ксандер.

– Что? А что я ему сказал? – Я почувствовал, как во мне закипает ярость.

– Ты сказал, что он будет гореть в аду за то, что совершил.

– Понятия не имею, что все это значит, Рори, – заявил я, бросая в чашку кубики сахара, – потому что не значит ничего. У него деменция. Он не понимает даже того, что значит теперь сам.

– Он был полностью вменяем. Зачем ты ему это сказал? – Рори не сводил с меня взгляд. В нем не было злости, только грусть.

Отхлебнув кофе, я посмотрел на него.

– Не верю, что ты только за этим меня вытащил.

Его кофе так и оставался нетронутым.

– Он рассказал мне, Ксандер.

– Он не понимает, что говорит, Рори.

– Он все понимал. И мне жаль, – сказал он, и я увидел, как по его щекам потекли слезы.

– Я не выслушивать это пришел. – Я поднялся, чтобы уйти.

Он взял меня за рукав, а затем тоже встал и обнял.

– Мне жаль, – повторил он.

Его плечи тяжело поднимались и опускались – он рыдал. Я усадил его на место.

– Садись. Все в порядке, – попытался успокоить я. – Тебе было семь. Все в порядке.

– Но я даже не замечал этого, Ксандер. Даже не замечал.

– Все в порядке.

– Он любил меня. Я знаю, он любил меня. Но я думал, что он любил нас обоих, Ксандер. Одинаково. А что теперь?

– А что теперь? – переспросил я. – Ничего не изменилось. Он все так же любил нас. Любил меня.

Сделав паузу, я добавил:

– Это все выпивка. Виски. Когда он перебирал, терял контроль. То был уже не он. Не настоящий он. – Я говорил это ради нас обоих, будь оно правдой или нет.

Он вытер рукавом лицо; когда его отпустило, я снова на секунду увидел в нем того мальчишку. Увлеченного и пытливого. Невинного.

– Хочу, чтобы ты знал, – произнес он и взял мои ладони в свои, – он меня не трогал.

– Я знаю, – ответил я.

И в этот момент я увидел, как в нем что-то сломалось. Вначале – в глубине его глаз,