Шрифт:
Закладка:
И тогда я <...> ударил ее. Не лапай, пока не купила» (Свифт 1998: 148).
Пятый стандарт — релаксационный. (Практически на том же эмоционально-нравственном уровне — максимально отчужденном — находится и проституция, которую, правда, отличают предваряющие условия: купля-продажа тела. И самое важное, проституция имманентна патриархальной цивилизации, релаксация же, по-видимому, — постоянный спутник человечества.) Юноши и девушки, вовлеченные в такие контакты вопреки своим моральным установкам (нелегитимные сексуальные связи ими по преимуществу осуждаются), эмоционально индифферентны, у них не сформирована избирательность (партнеры как замужние/женатые, так и незамужние/холостые во всех случаях старше по возрасту и гетерогенны по социально-культурному статусу) , примитивна шкала побудительных мотивов сближения — от любопытства до соблазнения и случайности. Индивиды, придерживающиеся релаксационного стандарта, используют разветвленные, но малоустойчивые сети (network), и поэтому, что вполне естественно, деятельность партнеров в других сферах остается вне пределов их интереса. Надо ли удивляться частой сменяемостью объекта похоти? Без всяких претензий замечу: в обсуждаемом типе отношений с наибольшей пронзительностью высвечивается близость практик гетеро- и гомосексуалов{64}. «Разрядка» последних, к примеру, довольно часто происходит в общественных туалетах (см.: Кон 1998): орогенитально, быстро в темноте, чтобы не быть застигнутым in medio coitu. Релаксационные связи, образно говоря, «пандемоничны» (см.: Платон 1970: 106-107).
Будучи социологом, не стану множить спор по поводу этиологии гомосексуализма, скажу лишь следующее. Гомосексуализм (в обеих своих разновидностях) — природная аномалия. Поэтому гомогенные браки — нонсенс. В обсуждаемом случае сексуальность не столько автономна от прокреации, сколько от нее полностью независима. Даже английский парламент, который может всё, не в состоянии обязать мужчин рожать детей. Иное дело — лесбиянки; они, как показывает опыт, по большей части бисексуальны: прерывают на время (или навсегда) гомогенную связь и рожают детей. В отличие от прокреационного процесса, решать вопрос, с индивидом какого пола вступать в сексуальные отношения, без оглядки на общественное мнение — уполномочен сам актор.
В заключение не уйти от вопроса: обогатились ли наши знания о сексуальных стилях и механизмах эротической регуляции в результате применения типологического анализа? Ответ скорее положительный. Во-первых, что касается поиска сексуальной нормы, то переход от традиционного критерия (дихотомия: брак — не брак) к релятивистскому (континуум: уровень духовно-эмоциональной вовлеченности) позволил насытить пейзаж — бинарность сменилась полифонизмом, наполнилось всё интерактивное пространство. Во-вторых, повседневные практики представлены теперь не в виде отдельных фрагментов (начало вступления в сексуальные связи, количество партнеров, мотивы и т. п.), а сочетанием значимых элементов, в совокупности составляющих оригинальные эротические сценарии. В-третьих, приоткрылась возможность сопоставить во времени изменение баланса тех или иных стандартов, и, следовательно, воспроизвести целокупную картину нравов того или иного исторического периода как в отдельно взятой стране, так и в межкультурном разрезе (см. рис. 4).
Рис. 4. Соотношение сексуальных типов (сценариев) студентов, опрошенных в Ленинграде (Санкт-Петербурге) в 1965 и 1995 гг.
Сравнение эротических стилей, вскрытых в середине 60-х и 90-х годов в мегаполисе, может вызвать недоумение. Кое-кто может задаться вопросом: не противоречит ли рост числа молодых людей (особенно девушек), вовлекаемых в нелегитимные сексуальные связи, снижение порога эротического дебюта и т. п. расширению зоны, как это следует из рисунка, качественно богатых отношений («любви» и «гедонизма» 35% в 1965 г. до 65% в 1995 г.)? Постараюсь развеять эти сомнения. Но прежде чем приступить к непосредственному обсуждению, оговорю одно обстоятельство. Я веду речь о молодежи вообще, в то время как трансформация сексуальных сценариев рассмотрена исключительно на студенческих выборках. К сожалению, другие опросные свидетельства по 60-м годам отсутствуют. Об этом необходимо помнить, экстраполируя выводы на всю генеральную совокупность.
При первом же взгляде на диаграмму бросается в глаза симметричность расположения в 1965 году «духовных» и «телесных» эротических сценариев относительно «рекреационного» и их скошенность в сторону «личностных» взаимодействий в 1995-м. Дальнейшее сравнение сценариев по двум хронологическим точкам наблюдения выявляет наибольшие изменения (причем в противоположных направлениях) в «любовном» и «релаксационном» типах. Случайна ли отмеченная разнонаправленность тенденций? Уверен — нет. Резкое возрастание удельного веса первого (при некотором повышении значимости и гедонизма) и столь же активное снижение роли второго из стилей (напомню, духовно индифферентного), по всей видимости, свидетельствует не просто о неком гипотетическом предположении об автономии сексуальности от прокреации, но и о реальной фиксации многоцветия указанных практик (с акцентом на одухотворенность) в промежутке между серединой 60-х и 90-х годов (начало этим тенденциям, как уже утверждалось, было положено где-то в середине 70-х гг.). Попросту говоря, и Россия вступила в полосу современной сексуальной революции со всеми ее плюсами и минусами. К слову, когда я впервые в 70-е годы высказал в рижском журнале (а здесь была наиболее либеральная цензура на всем пространстве Союза) идею о зарождении сексуальной революции в России, то, как выразился редактор: «Все положительные стороны этого феномена в последнюю минуту вылетели в форточку» (Голод 1976).
Тенденции моральной пермиссивности к нелегитимным молодежным сексуальным отношениям часто сопрягаются с кризисом иудео-христианского кодекса. Вместе с тем, если быть до конца последовательным, то нельзя не заметить, что моральная ригидность{65} относительно «блуда» сложилась еще во времена европейского язычества — в эллинскую пору. Сошлюсь в очередной раз на Плутарха, который, по словам А. Лосева, «пишет всегда интересно, а часто даже глубоко, часто забавно и смешливо, почти всегда игриво и остроумно, всегда многознающе и даже учено, всегда с расчетом заинтересовать, увлечь и даже переделать читателя». Легко удостовериться в справедливости этих слов, если обратимся хотя бы к следующему пассажу, запечатленному в диалоге об Эроте. «<...> подобно тому, как влагаемое в нас природой влечение к хлебу и другой пище ограничено мерой достаточности, а излишество в этом получает название <...> чревоугодия, так женщина и мужчина от природы нуждаются в даваемом ими друг другу удовлетворении, но если ведущее к этому влечение достигает такой силы, что становится яростным и неудержимым, то не подобает давать ему имя Эрота. <...> В этом смысл ответа, который был дан Аристиппом человеку, жаловавшемуся, что Лайда его не любит. “Я знаю, — сказал Аристипп, — что вино и рыба меня не любят, и, однако, я с удовольствием пользуюсь тем и другим”. Ведь цель
