перевесившись через перила. Перекладина врезалась в ребра, дыхание обжигало легкие, пот стекал по руке от подмышки, ослабляя хватку скользкой ладони. Я поймала его запястье другой рукой и потянула вверх.

Он, поморщившись, чуть заметно мотнул головой.

Справа от меня послышались голоса – ворчание заскучавших на посту часовых. Я едва дышала.

– Просто держи, – одними губами выговорил Рук.

Я кивнула и усилила хватку.

Он, не спуская с меня глаз, выпустил нож, перехватился за мое запястье и на миг перенес на меня всю тяжесть тела. Я удивилась, увидев его улыбку. Потом он забросил ногу на рукоять последнего ножа, оттолкнулся от нее и вспрыгнул наверх. Я не отпускала рук, пока он не перемахнул через перила.

– Хорошо, что прихватила на это задание побольше ножей, – прошептала я.

– И как тебе оно, если сравнивать с другими? – спросил Рук, почти коснувшись губами моего уха.

Я, проглотив дурацкий смешок, повернулась к нему, скользнула губами по заросшей щеке под ухом.

– Вообще-то, скучновато.

Он откинулся назад, чтобы заглянуть мне в глаза.

– Придется найти для тебя другое развлечение.

Внутри разлилась блаженная боль.

«Да, – думала я, вглядываясь в темноту его глаз, – уж ты найдешь!»

Если на палубе меня накрыл восторг, то в трюме он живо испарился.

На нижнюю палубу мы пробрались через развалившийся люк в носовой части. Я ждала, что там будет темно, но сквозь трещины в настиле под нашими ногами просачивался кровавый свет. Мы держали курс на него, преодолевая половину длины трюма – медленно, чтобы не натыкаться на доски разбитых бочек, пыльные остатки чьих-то лёжек и прочий мусор – до другого люка, от которого вниз уходил трап.

Я заглянула в проем.

Помещение внизу освещали свечи – десятки свечей. Их было куда больше необходимого для тесной каморки: одни стояли на полу, другие на полках вдоль ребер шпангоутов. Проморгавшись, я начала разбирать, что вижу.

На дощатом полу лежали шестеро, связанные по рукам и ногам. Их лица скрывались под черными капюшонами, но, судя по росту, там было двое детей лет восьми-десяти, а остальные взрослые. Те и другие одеты в лохмотья – тряпье намотано на пояс и на плечи, обрывки парусины вместо штанов и жилетов. Обут был только один из шестерых, да и тот в ветхие опорки.

Рук у меня над ухом издал тихий звук, похожий на рычание.

На дальнем от нас конце под низким потолком стояли Аспид, два ее охранника, жрец, которого мы выследили у бань, и некое изящное создание – конечно, госпожа Квен. Она, как и ее люди, постаралась выглядеть неприметно. Но ей, в отличие от слуг, это не удалось. Правда, серый шелковый плащ ночью неплохо сливался с тенями, но при свечах делалось ясно, что такую ткань могут позволить себе только самые богатые горожане, да и покрой одежды скорее привлекал, чем отводил взгляд. Осанка у нее была гордая, царственная. Она держалась, как держится женщина, принимая ухаживания недостойных ее женихов; темные глаза смотрели остро, по-ястребиному, черные, пронизанные сединой волосы были от висков зачесаны назад и стянуты серебряным зажимом, а губы неодобрительно сомкнуты.

– Госпожа, – низко склонившись, говорил жрец, – ты приносишь великую жертву.

– Я намеревалась принести ее гораздо раньше, – резко ответила она. – Когда мы закончим, солнце будет стоять высоко в небе.

– Простите, госпожа, – почтительно потупив взгляд, пробормотала Аспид. – У аннурцев глаза повсюду. Я хотела убедиться, что за нами не следят.

– Настанет день, – прошипела Квен сквозь оскал, – когда они не дерзнут на такое.

– Верно, госпожа, – закивал жрец. – Это верно. Но чтобы приблизить этот день, нужны наши усилия и наши жертвы.

– Я всю жизнь приближаю этот день. И много ли толку?

– Нужно верить! – ответил жрец, его глаза горели отраженным светом. – Красные длани снесут этот город. Пророчество уже сбывается.

Один из лежащих, ребенок, дернулся и забился.

– Почему их не усыпили? – обрушилась Квен на охранников, покачав головой.

Мужчина склонился перед ней до земли.

– Простите, госпожа. Умоляю простить. Девочка мала, и я опасался, что она умрет до срока.

Меня хлестнуло воспоминание: врезавшаяся в руки веревка, жесткий борт лодки под щекой, грязь, кровь, ужас. Глаза с кошачьими щелками зрачков, но не кошачьи. Глаза женщины неженской силы.

– Твой человек прав, госпожа Квен, – тихо проговорил жрец, подходя к девочке. – Мертвой она не нужна нашим богам.

Он медленно, едва ли не любовно стянул капюшон, явив чумазое, в грязи и слезах личико, круглые от ужаса глаза. Девочка открыла рот, чтобы закричать, но жрец, выдернув из своего нока тряпицу, заткнул ей рот и с благосклонной улыбкой повернулся к госпоже Квен.

– Сильное дитя. Трое будут довольны.

– И я буду довольна, – ответила Квен, – если не умру от старости до окончания обряда.

– Конечно…

Жрец выпрямился, не обращая больше внимания на бьющегося ребенка. Он взял с полки лежавший рядом со свечой нож: широкий, короткий, обоюдоострый клинок из темной бронзы с пожелтевшей костяной рукоятью. Перешагнув лежащих, он подошел к госпоже Квен и протянул ей оружие.

Брезгливость в ее глазах наконец растаяла. Досада сменилась благоговением: она сжала пальцы на рукояти, полюбовалась клинком, подставив его свету. А когда вновь обратилась к жрецу, я услышала в ее голосе пыл, которого раньше не было.

– Скоро они восстанут, – пробормотала она. – Должны восстать!

Жрец согласно кивнул:

– Это мы отвергли Троих, они же ожидали времени возвращения – ожидали, когда мы покажем себя достойными их. Твоя жертва, – он кивнул на пленников, – докажет богам, что они не забыты, что мы верим и повинуемся, что готовы отдать им свои величайшие драгоценности.

Оборванцы на полу никак не походили на драгоценности. Если Домбанг за время моего отсутствия не слишком переменился, госпожа Квен приказала своим прислужникам наловить пьяниц и маленьких сирот, у которых не хватило ума и силы сбежать. Легенды гласили, что во времена основания Домбанга лишь величайшие воины уходили в дельту на встречу со своими богами, предлагая в жертву собственные тела. Далеко мы ушли от тех времен.

– Моя госпожа, – зашептала Аспид. – Время, как ты сама сказала, позднее…

Сперва мне показалась, что Квен ее не слышит. Она, глухая к плачу проснувшейся девочки, завороженно уставилась на нож в своих пальцах. Затем, словно грубая рука выдернула ее из прекрасного сновидения в отвратительный мир, она шагнула к ближайшему пленнику – мужчине, судя по росту и фигуре, – оттянула ворот его грязной рубахи и провела по груди кончиком лезвия, пустив кровь, но не причинив серьезных ран. Все это было представлением. Людей увезет в дельту и оставит на смерть жрец. Но чтобы