европейские ценности, тогда как народ плохой (русский) думает лишь о своей шкуре. Но в великом фильме, снятом тогда, когда у народа еще жива была память о суровом послевоенном расколе, Донатас Банионис, Регимантас Адомайтис, Бруно Оя, Юозас Будрайтис, Альгимантас Масюлис, Лаймонас Норейка и Вия Артмане блестяще показали реальный ход социальных процессов и реальный трагизм мирных людей, вынужденных делать немирный выбор.

«Страсти по Андрею» (1966)

Конечно, известное всем название «Андрей Рублев» сильно смещает акценты в этом фильме, и то, что Андрей Тарковский вынужден был «маскировать» «Страсти по Андрею», изрядно путало советского зрителя. Меня в том числе. Сегодня мне представляется, что Тарковский хотел не столько рассказать о великом художнике, сколько изложить историю великих страданий – Страстей. Взглянуть на нее глазами Андрея Рублева. А по большому счету, глазами другого Андрея – Тарковского. Самого себя. Режиссер превращается здесь в евангелиста, а художник – в своеобразного посредника, через которого Тарковский бросает взгляд из трагического ХX века на трагические события XV столетия. Точнее, не просто на события того далекого столетия, а на всю нашу историю, простирающуюся от эпохи великих князей до эпохи «великого вождя, учителя и отца народов».

После Сталина (а фильм вышел всего лишь через десять лет после разоблачения культа личности на ХХ съезде КПСС) вставал вопрос, можно ли вообще возродить нашу страну или в ней зло совершенно неискоренимо? Голод, болезни, убийства, предательства, доносы, расправы с инакомыслящими и инаковерующими – все это можно было бы, наверное, показать на материале сталинского СССР, но Тарковский ушел в глубь веков. Ясно, что по цензурным соображениям. Ведь разоблачение культа было слишком поверхностным и не позволяло по-настоящему разоблачить все зло, творившееся большевистским режимом. Но, наверное, не только цензура увела мастера в прошлое. «Страсти по Андрею» оказались в итоге не ярким публицистическим высказыванием, а глубоким философским осмыслением нашей жизни, которое оказывается сегодня даже более актуально, чем в середине 1960‑х. Мы вновь размышляем о том, стоит ли возрождать Родину. Стоит ли здесь жить? Стоит ли заниматься творчеством, если «князья», «опричники» и «ордынцы» в равной степени уничтожают Россию? Стоит ли расписывать храмы, лить колокола, растить детей, строить дома, строить демократию, строить свой европейский дом на демократическом фундаменте? Тарковский показал, что стоит.

Андрей Рублев не пришел к этому выводу рациональным путем. Наоборот, размышляя рационально, он отрекся от творчества и замолчал надолго, поскольку не видел никаких причин для оптимизма. Но творчество возродилось в ином поколении. Возродилось мальчишкой, который отлил колокол просто потому, что не мог его не отлить. Не мог не взяться за работу, к какой тянулись его душа, голова, руки. И тем самым мальчишка спас для искусства Андрея Рублева, который, увидев вознесшийся на вершину и зазвонивший на всю округу колокол, решился вновь писать, вновь творить, вновь бродить по Руси и пересказывать в красках наши страдания. Поскольку истинному мастеру трудно не пытаться творить.

Творчество – стремление иррациональное. Князья и цари, опричники и ордынцы, вожди и политики, силовики и смысловики могут убивать мастеров, пороть народ, промывать мозги, но рано или поздно возникает новое, непоротое поколение, желающее самореализации, а вместе с ним начинается возрождение.

«Июльский дождь» (1967)

На первый взгляд, «Июльский дождь» Марлена Хуциева – это женский вариант «Заставы Ильича». Практически та же шестидесятническая среда (песни, встречи, любовь, разговоры), через которую проходит главная героиня, тогда как герой остается где-то на подхвате. Соответственно, все выходит мягче и лиричнее, чем в «Заставе…». Фильм в полном смысле омыт летним дождем, очищен от политической шелухи и приготовлен так, что им хочется медленно наслаждаться, оставив в стороне болезненные экзистенциальные вопросы. В мире «Июльского дождя» мне, наверное, хотелось бы жить, а в мире «Заставы Ильича», конечно же, нет.

Первый взгляд абсолютно верен. Но есть здесь у Марлена Хуциева еще и другое. «Июльский дождь» – абсолютно европейское кино. «Заставу Ильича» перенести на западную почву невозможно. Даже революция, интернационал и война из Берлина смотрятся совсем не так, как из Москвы. Думается, толком понять тот фильм без комментариев специалиста западный зритель вообще не смог бы. А вот «Июльский дождь» интернационален. Как всякий летний дождь, пролившийся в Риме, Варшаве или Ленинграде. Он освежает, смывает душевную грязь и делает атмосферу чище. Недаром Хуциева за этот фильм прозвали советским Антониони, тогда как в «Заставе Ильича» антониониевский дух учуять трудно.

Не знаю, хотел ли сформировать такое ощущение режиссер у своего зрителя, но мне кажется, что Хуциев сознательно отходил от напряженной большевистской тематики буквально через три года после «Заставы…». Чуть ли не в самом начале «Июльского дождя» Юрий Визбор поет великую песню Булата Окуджавы со словами «Не верьте погоде, когда затяжные дожди она льет, не верьте пехоте, когда она бравые песни поет». Когда я смотрю «Июльский дождь», я перестаю верить героям «Заставы Ильича», которые откровенно бравируют тем, что революция и интернационал представляют для них истинные ценности. То есть, конечно, в какой-то момент они и впрямь были для шестидесятнической молодежи истинными ценностями. «Застава…» не врет. Владимир Ильич соблазнял это поколение своей внешней несхожестью с Иосифом Виссарионовичем. Но взросление шестидесятников и деградация советской системы нанесли по этим ценностям мощный удар. И ценности европейские стали постепенно занимать их место. Когда смотришь два великих фильма Марлена Хуциева один за другим, ощущаешь этот сдвиг в полной мере.

Впрочем, европейские ценности не всегда подобны освежающему дождю. Ценности общества потребления насыщают, но не освежают. Делают жизнь комфортабельнее, но не гуманнее. Поэтому движение от ценностей большевизма к ценностям потребления, минуя осмысление экзистенциальных проблем, могло всерьез волновать создателя «Июльского дождя». В последних кадрах фильма на нас глядят с экрана лица подрастающих семидесятников, полностью вытеснивших из души революцию с интернационалом. Лица эти, подобранные создателями фильма, мне показались весьма неприятными. Возможно, Марлен Хуциев не ждал ничего хорошего от тех, кто рано или поздно придет шестидесятникам на смену.

Глава 2. Неэкономная экономика

С дефицитом, насквозь пронизывавшим советский быт, мы более-менее в первой главе разобрались. Но не разобрались пока с тем, как и почему он возникал. Поэтому от сферы потребления нам надо перейти к сферам производства и распределения. Надо перебраться из продовольственного магазина, городского автобуса и малогабаритной хрущобы на завод, где создают продукты, транспортные средства и строительные материалы.

Основал ли Сталин Санкт-Петербург?

Советские люди росли с верой в то, что при Сталине наша держава стала одной из