и стариков. Даже не стариков в прямом смысле этого слова, а нелепых, убогих, закомплексованных людей среднего возраста, сформировавшихся еще в сталинские годы и неспособных радоваться жизни. Эти «убогонькие» постоянно всплывают в фильме и все время раздражаются: то в метро, то в парке, то на улице, то в магазине, то в квартире известного писателя. Через фильм Данелии проходит целый «эшелон» несчастных неудачников, внезапно появляющихся в эпизоде, выплескивающих на окружающих свое раздражение и тут же исчезающих. Выглядят «старики» смешными и жалкими на фоне молодых, остроумных, да и, в общем-то, просто умных ребят, начинающих свой путь в жизни и способных, по всей видимости, полностью изменить мир – сделать его таким, в котором все всегда будет хорошо и никогда не будет плохо. Будет хорошо, потому что мы сможем радоваться летнему дождю и яркому солнцу. Сможем радоваться знакомому лицу, мелькнувшему в толпе. Сможем радоваться и соленому Тихому океану, и тундре, и тайге, и всякому месту, всякому времени, в котором живем.

Всему этому, конечно, не суждено было сбыться. Но у великих творений бывает великая и совершенно необъяснимая судьба. Создатели фильма, вышедшие из него в реальную жизнь, собственной судьбой свели утопию к реальности. Несчастный Геннадий Шпаликов покончил с собой, не дожив даже до сорока, а обаятельный Никита Михалков превратился к старости в злого, раздраженного бесогона, ищущего чертей повсюду, но почему-то не заглядывающего в самого себя.

«Застава Ильича» (1964)

Этот фильм Марлена Хуциева был, наверное, самым шестидесятническим из всех возможных. Конечно, шестидесятничество представляет собой явление настолько сложное, что вряд ли его можно вместить в одно произведение. Но если обратиться к символике поколения, то вся она оказалась здесь. Молодость, легкость, игривость. Даже некоторая несерьезность. И тут же заявление главного героя о том, что он серьезно относится к революции, интернационалу, тридцать седьмому году, войне, солдатам, а также картошке, спасавшей людей во время войны. Революция с интернационалом – позитивные символы эпохи. Тридцать седьмой и сорок первый – страшные рубежи, через которые пришлось пройти нашей стране. Соответственно, Хуциев, в отличие от Данелии, синтезирует поколения, а не противопоставляет. Хуциев представляет детей (шестидесятников) преемниками отцов, погибших в годы Большой войны и Большого террора, тогда как спор поколений уходит в нишу, где концентрируются «неправильные отцы» – карьеристы и бюрократы. Получилось менее убедительно, чем у Данелии, но так выходит с любым произведением, встроенным в идеологию. Тем не менее произведение это великое, поскольку, вне зависимости от нашего к нему отношения, оно важное свидетельство эпохи.

«Застава Ильича» демонстрирует нам мир, созданный Ильичом. Мир, значительно более сложный и противоречивый, чем мир сталинского кино. Мир, состоящий из множества разных людей, разговоров и эпизодов, которыми мастерски насытил свой фильм Марлен Хуциев. Мир непрерывного потока жизни, где ничто не уходит на второй план: ни личные проблемы, ни радости бытия, ни страхи небытия. Мир с острыми экзистенциальными проблемами, прорвавшимися вдруг из уничтоженного Ильичом Серебряного века русской культуры и взволновавшими правнуков тех людей, которых дедушка Ильич отправил в эмиграцию на «философском пароходе». Но суть этих своих проблем правнуки осознают плохо, поскольку среди того, к чему они серьезно относятся, нет ни «философского парохода», ни страшного голодомора, ни выжженных Ильичом ростков российской демократии.

Правнуки оказываются лучше, интереснее отцов и дедов, но видят себя лишь их наследниками, а вовсе не наследниками прадедов, значение которых отрицают такие страшные слова, как «Революция» и «Интернационал». Правнуки завидуют отцам, погибшим на фронте, и дедам – комиссарам в пыльных шлемах с той самой «единственной Гражданской», о которой поет в Политехническом музее Булат Окуджава: ведь те твердо знали, что им следует делать, а шестидесятники не знают. Но проблема их, скорее, в том, что они не знают по-настоящему своих корней, своей истории и той истинной «Заставы», от которой берет начало наша страна.

Фильм «обрамлен» сурово вышагивающими тройками бойцов разных советских эпох: от красногвардейцев Гражданской и солдат Отечественной до караула у Мавзолея Ильича. Но в этом строгом марше, увы, не находится места для тех, кто, скажем, воюет с дураками, как герой Иннокентия Смоктуновского из «Девяти дней одного года».

«Никто не хотел умирать» (1965)

На первый взгляд, этот фильм Витаутаса Жалакявичуса представляет собой вестерн, перенесенный из американских прерий в литовские леса. И действительно, он держит в напряжении с первых минут до самого конца, представляя собой один из наиболее динамичных фильмов советского кинематографа. Однако, конечно же, это не просто вестерн. Это рассказ о трагедии национального раскола. Трагедии, в которой люди одного небольшого народа и даже одной крохотной деревни убивают друг друга за разные идеалы. Впрочем, нет. Пожалуй, совсем не за идеалы. Когда это понимаешь, раскрывается, наверное, самое главное в фильме «Никто не хотел умирать»: третий, глубинный пласт. Народ аморфен. Главное в его поведении – нежелание умирать, нежелание отдавать жизнь за любые символы, гимны, идеи. За исключением откровенно просоветски настроенной семьи Медведей и за исключением националистически настроенной верхушки «лесных братьев», все остальные хотят отсидеться. Спокойно пахать землю, собирать урожай, растить детей, молиться Богу.

В стандартных советских фильмах о революции и Гражданской войне народ так или иначе осознает правду большевизма. В плохих фильмах осознает быстро и однозначно. В хороших – медленно и мучительно. У Жалакявичуса он вообще никакой советской правды не осознает. Народ переходит на сторону братьев Медведей после того, как те показывают свою силу, побеждая «лесных братьев» в небольшой первой схватке на мельнице. Иными словами, народ всегда выступает за сильного. И ясно почему. Поддержка реальной власти или тех сил, которые имеют наибольший шанс стать властью, представляет для аполитичных людей кратчайший путь к миру. К любому миру, лишь бы он был действительно мирным. Лишь бы он давал возможность пахать землю, собирать урожай, растить детей и молиться Богу. Не было бы рядом с братьями Медведями хорошо вооруженных советских солдат, народ стоял бы за «лесных братьев». Однако, когда ясно становится, что дни литовской государственности сочтены, крестьяне начинают сражаться за власть Советов. А через сорок лет дети этих крестьян будут разрушать власть Советов на литовской земле, поскольку национальная независимость и вступление в Евросоюз оказываются наилучшим способом обретения спокойствия, при котором можно пахать землю, собирать урожай, растить детей и молиться Богу.

Многие политические аналитики, как российские, так и западные, по сей день не осознали, каким образом на самом деле идут социальные процессы, в том числе революционные. Они полагают, будто хороший народ (западный) встает всей массой за великие