в СССР, а также в странах Центральной и Восточной Европы, которые после Второй мировой войны вошли в зону влияния Москвы, дело не ограничивалось «косметическим ремонтом капитализма». Там новая хозяйственная система выстраивалась с нуля. Многим людям она представлялась логичной. Ее элементы тесно увязывались друг с другом. Создавалась иллюзия, будто «вождями» все продумано и просчитано. Кроме того, строители советской экономики постоянно ссылались на авторитет Карла Маркса, заложившего основы научного социализма. И хотя на самом деле в трудах Маркса нет описания той экономики, которую на практике создали в СССР, мало кто из советских граждан способен был проверить, действительно ли этот старый немецкий экономист советовал создавать именно тот строй, который утвердили у нас Ленин и Сталин.

Кратко рассмотрим, как была устроена советская экономика [подробнее см., напр., Ослунд 2003: 48–120]. Ее главным элементом являлся отказ от частной собственности и частного предпринимательства [Румянцев 1977б: 67]. Все основные заводы и фабрики были после революции 1917 года национализированы. Мелкие частники существовали какое-то время, но затем и их прикрыли. На рубеже 1920–1930‑х годов крестьян загнали в колхозы, формально считавшиеся кооперативами, но на деле подчинявшиеся диктату государства точно так же, как все остальные предприятия. Отдельным гражданам могли принадлежать потребительские товары. Говорилось, что они, мол, находятся не в частной, а в личной собственности [там же: 78]. При этом никакое ведение частного бизнеса не допускалось в принципе. Человек мог выбирать, на каком государственном предприятии ему работать, но заводить собственное дело не имел права. Разве что совсем по мелочам: точить ножи-ножницы или выращивать на продажу немножко овощей-фруктов.

Теневая экономика на практике, естественно, существовала, но являлась делом уголовно наказуемым. Как за обмен валюты, так и за открытие нелегальной мастерской гражданин СССР мог отправиться в тюрьму или даже быть приговорен к расстрелу. В частности, широко известным стало дело валютчиков Я. Рокотова и В. Файбишенко, которые за свой, по нашим сегодняшним меркам, совершенно невинный бизнес оказались приговорены к смертной казни в «либеральную» эпоху Хрущева, причем для этого даже специально изменили закон и придали ему обратную силу [Бовин 2003: 103]. Да что там валютчики! В 1970‑е годы ленинградский художник Лев Сергеев отсидел несколько лет за то, что в его кармане нашли пять долларов, которые он получил от прохожего туриста за свой рисунок [Рыбаков 2010: 186–187]. Валютная, так сказать, операция вышла.

Государство не терпело никакой конкуренции со стороны частника. Единственным исключением из общего экономического правила стали небольшие личные сады и огороды, продукцию которых сельский житель мог производить на продажу, но это послабление сохранялось лишь из‑за дефицита овощей и фруктов. В городах существовали «колхозные рынки», на которых картошка, сметана, яблоки, цветы и банные мочалки продавались по ценам, определявшимся соотношением спроса и предложения. Иногда по воскресеньям мы с отцом ходили на ленинградский Андреевский рынок и кое-что там покупали, благо мои родители хорошо зарабатывали. Но вообще-то позволить себе регулярно отовариваться на недешевых «колхозных рынках» могли лишь немногие. Большинство или не захаживало туда, или покупало отдельные товары к праздникам.

Впрочем, как работала такая «колхозно-рыночная экономика», сегодня понятно всем. А вот как работало все остальное?

Хотя эпоха «долгих семидесятых» ассоциируется у нас с именем Леонида Брежнева, ни он, ни его преемники (Юрий Андропов и Константин Черненко) не управляли непосредственно всей жизнью многомиллионной державы. Формально лидер страны обладал гораздо меньшими полномочиями, нежели русские цари прошлого или российские президенты дня нынешнего. По Конституции на вершине властной вертикали Советского государства стоял избираемый гражданами Верховный Совет СССР – нечто вроде парламента. Для того чтобы в него не попадали люди, оппозиционно настроенные по отношению к власти, на выборах приходилось «выбирать» одного депутата из… одного (!) кандидата. Как тогда шутили, первые выборы советского типа провел Бог, когда создал Еву из ребра Адама и предложил ему выбрать себе жену [Мельниченко 2014: 601]. В общем, народ фактически лишь «штамповал» бросаемыми в урну бюллетенями заранее осуществленное кадровое решение высшей советской номенклатуры. Но даже этот абсолютно контролируемый «орган власти» никакой реальной власти не имел. В той же Конституции, где прописывались формальные полномочия Верховного Совета, имелась таинственная фраза о том, что руководящей и направляющей силой страны является КПСС. Данная фраза значила на деле больше, чем все остальные слова этого странного документа.

В 1920‑е годы на вершине реальной властной вертикали находился партийный съезд. Именно его делегаты, съезжавшиеся на время в Москву, решали принципиальные вопросы политической и экономической жизни страны. На съездах постоянно происходили острые дискуссии, и курс развития общества формировался победившей в этих дискуссиях стороной. В 1930‑е годы Сталин разбил всех своих противников, захватил абсолютную власть и сделал съезды столь же формальными, как сессии Верховного Совета [Авторханов 1991]. После кончины Сталина ни один партийный лидер в СССР уже не имел абсолютной власти, но и роль съездов не восстановилась. В 1960–1980‑х годах съезды КПСС исправно собирались каждые пять лет и устанавливали основные направления развития советской экономики. Но это был лишь пустой церемониал. Ни разу партийные аппаратчики, управлявшие экономикой в периоды между съездами, не вступали друг с другом в столь острый конфликт, чтобы апеллировать к делегатам и вербовать среди них сторонников разных группировок. А при единстве аппаратчиков рядовые участники съездов не могли, да и не желали противопоставлять свое мнение мнению начальства ни по какому вопросу. Подбор делегатов вообще шел по формальным критериям: на съезде должны быть не только правители, но и рабочие с колхозниками, не только мужчины, но и женщины, не только русские, но и представители всех народов. Мой собеседник бизнесмен Рушан Насибулин вспоминал, как в 1986 году увидел по телевизору среди делегатов очередного съезда КПСС своего знакомого по институту. Он был дураком, но тем не менее делегатом [Насибулин, интервью].

Некоторое время казалось, что реальным органом власти становится Пленум Центрального комитета КПСС, который собирался на свои заседания значительно чаще, чем съезд, – как правило, пару раз в год. Членами или кандидатами в члены ЦК были все высшие руководители страны, а также ключевые министры и партийные вожди регионов – в целом более 420 человек к середине 1970‑х годов [Вирт 1998: 434]. Внутри ЦК, где все практически друг друга знали лично, могли порой сформироваться мнения, противоположные мнению первого лица партии. В 1964 году Хрущева внезапно сменил на Брежнева именно Пленум ЦК, что родило ироничную поговорку: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Центральном комитете» [Колесников 2007: 77]. Однако затем, вплоть до начала горбачевской перестройки, ЦК уже ни разу не