В то время к нему обратились некоторые из его друзей из ханойского университета, которые состояли в индокитайской коммунистической партии. После запрета в 1940 году Центральному комитету пришлось перебраться в Китай, и студенты немного вышли из-под его руки. Они заботливо пестовали свои обиды и смутно мечтали о независимости своей страны, а также о прекрасных судьбах для себя. Фам последовал за ними. У него было то же чувство негодования, то же честолюбие и ни капли политического образования.

Но однажды утром из Тяньцзяня прибыл человек. Он собрал студентов и ознакомил их с последними международными директивами Коминтерна.

— Отныне Коммунистическая партия должна возглавить каждое национально-освободительное движение и объединить максимальное число националистических и социалистических организаций в борьбе против фашистского империализма.

И Фам оказался тем, кого посланец Центрального Комитета назначил ответственным за посвящение своих товарищей в программу Вьетминя, разработанную в глубинах Китая неким Нгуен Ай Куоком, который теперь был известен под именем Хо Ши Мин.

Он мог процитировать наизусть три пункта этой программы:

— Мы должны избавиться от французских и японских фашистов и вернуть независимость Вьетнаму.

— Мы должны создать демократическую республику Вьетнам.

— Мы должны заключить союз с демократиями, которые выступают против фашизма и агрессии.

Для Фама фашизм принял облик крепкого мускулистого Жака Селье.

Но Жак Селье умер не как фашист. Во время наступления японцев он и двое других скаутов присоединились к партизанскому отряду, организованному лейтенантом-полукровкой. Жак был ранен, и низенькие кривоногие солдаты Микадо прикончили его. Такой благородный конец Фам тоже никогда ему не простил.

Он уже сделался настоящим коммунистом и чувствовал, что вне Партии не может быть ни надежды, ни героизма.

* * *

Стоянка была до полудня. Капитан де Глатиньи — похититель бананов и кадровый офицер Генштаба, растянулся на траве. Он видел во сне смутные, неясные образы, своих товарищей и покинувшего их Лескюра.

Накануне отправки Лескюра в госпиталь де Глатиньи сидел рядом с сумасшедшим, который дразнил сверчка травинкой. Внезапно капитану почудилось, что Лескюр восстанавливает связь с реальным миром. Он окликнул его, точно на строевом плацу:

— Лескюр! Лейтенант Лескюр!

Лескюр, продолжая играть со сверчком, мягко ответил, не поднимая головы:

— Подите к чёрту, господин капитан. Я не хочу ничего знать, я не хочу, чтобы со мной говорили, и со мной всё отлично, спасибо.

Быть как Лескюр! Отбросить все тревоги, все проблемы, которым нынешняя жизнь непременно подвергает каждого офицера, принять изречение горячо любимое всеми бюрократами: «Я ничего не хочу знать» — как это было бы успокаивающе!

Пленным пришлось сойти с тропы, чтобы преодолеть несколько маленьких скользких глинистых насыпей, что тянулись между ярко-зелёными прямоугольниками рисовых полей, мимо зарослей бамбука и деревьев манго, бананов и гуавы. Начала сгущаться тьма, отчего воздух приобрёл кристальную ясность и прозрачность.

Именно тогда появились двое — возникли из-под полога леса. Оба были обнажены по пояс, прикрыты только дешёвым ке-куаном неопределённого цвета, и, чтобы не поскользнуться, шли, расставив пальцы ног, точно утки. С собой они несли чёрную свинью весом в 60 кг, подвешенную на бамбуковом шесте, двигаясь чрезвычайно быстро, гибкой рысцой всех вьетнамских крестьян. Но эти были намного выше ростом, а кожа была не оливковой, но сероватой и матовой. Один носил на голове что-то вроде тёмного берета, другой — уродливую шляпу из рисовой соломы.

Мужчины догнали колонну короткой дорогой, опустили шест со свиньёй на землю, обогнули бо-дои, который пытался заставить их двигаться дальше, и глазели на жалкую вереницу пленных с глубоким интересом и нескрываемым удовольствием.

— А ведь это Эсклавье, — сказал обладатель берета. — Что ты тут делаешь, дурашка?

Эсклавье узнал этот хрипловатый голос и слово «дурашка», но не человека с прозрачной кожей, чьё тощее тело весило не больше 60 кг. Однако, это был никто иной, как лейтенант Леруа из 6-го батальона, пропавший без вести в битве при Каобанге, спортсмен, выигравший армейский чемпионат по лёгкой атлетике, несмотря на свои 80 кг.

Эсклавье провёл языком по пересохшим губам.

— Только не говори, что это ты, Леруа?

— Это точно я, а парень на другом конце свиньи — Орсини из третьего парашютного батальона Иностранного Легиона. Мы вас уже несколько дней ждём.

— Далеко мы от лагеря?

— Километра три-четыре. Ну бывай, дурашка, мы зайдём к тебе сегодня вечером. О чём, так его дери, думает этот клятый мелкий бо-дои так нагло со мной обращаясь? А что же насчёт мира для всех людей, мартышонок? Ваш долг перевоспитать нас, ладно, но это не значит, что вам позволено вести себя по хамски.

— Им! Им!

Бо-дои, сбитый с толку потоком слов и уверенностью двух бывалых служак, спокойно позволил им взять свою свинью на шесте и двинуться дальше. Быстрой рысцой они вскоре оставили колонну позади и скрылись за деревьями.

Показалась деревня Тхо с домами, стоящими на сваях.

— Стой!

Колонна остановилась. Каждый старший группы получил приказ сосчитать своих людей, а затем пойти и доложить Голосу. Его сопровождал ещё один вьет, приземистый и кривоногий точно японец. С его тощих ягодиц свисало что-то вроде планшетки. Его звали Трин, и он был главным надзирателем — главным надзирателем Лагеря № 1. Он был безжалостен, жесток и деловит, и Голос знал, что может полностью на него положиться.

Голос был чувствителен, и некоторые обязанности отталкивали его, но Трин взял их на себя. Голос был чистой совестью мира Вьетминя, Трин же — его народным судом.

Голос начал речь:

— Вы достигли лагеря для интернированных. Бесполезно пытаться бежать. Некоторые из ваших товарищей, взятых в плен в Каобанге, пытались это сделать не один раз. Это не удалось никому, а нам пришлось принять суровые дисциплинарные меры. Теперь они пришли в себя и пересмотрели своё поведение. Вы здесь для того, чтобы получить новое образование. Вы должны воспользоваться этим пребыванием в Демократической республике Вьетнам, чтобы научиться новому, осознать злостность своих ошибок, покаяться и стать борцами за мир. С этого момента вашими руководителями станут некоторые из ваших бывших товарищей. Мы отобрали самых способных из них.

— Бараны! — процедил Эсклавье сквозь зубы.

— Вы должны повиноваться им, следовать их указаниям… Также у меня есть прекрасное известие, которое я должен сообщить. Новый премьер-министр Франции, господин Мендес-Франс, похоже, руководствуется самими благими намерениями с целью подписания перемирия.

— Что за парень этот Мендес? — спросил Пиньер у де Глатиньи.

— Несуразный тип, который всегда выступал за то, чтобы покинуть Индокитай. Я лично считаю его чем-то вроде Керенского, только не таким притягательным.

— Я знаю его, — сказал Эсклавье, — просто встречал в Англии