Бонакон ручной, потому что рядом с ним стоит один из работничков Бэнкса. На которого бычок хитровато и выжидающе поглядывает из-под кудрях. Работник всех призывает приготовиться и протягивает бонакону сахарок. Тот послушно сахарок заглатывает. С артистизмом. Радостно. Оглядывает зевак, находит меня глазами и подмигивает — гляди, что будет!

Бах! Из-под поднятого хвоста бонакона вырывается струя пламени. Бычка резко кидает вперёд, и из-за этого рывка ему приходится быстро проскакать по загону от края до края. Пламя ядовито-зелёное и порядком вонючее. Зеваки тут же принимаются затыкаться платочками и хором причитать: «Какая ужасная тварь!» «Ах, до чего не благолепно!»

Голос Дурилки над всем этим раккантским сонмищем взмывает, будто феникс над гнездом.

— Мамочки-папочки! Вот ЕГО мне надо нарисовать на гербе!

И поворачивается ко мне с горящими глазами, и ясно, что о задании она забыла напрочь.

— Что за тварь? Часто она может вот так? А сколько она держит струю? Она так только от сахара? А какие скорости развивает?

Отвожу к другим клеткам, а то на нас уже оглядываться начинают. Странные девицы так и вовсе тянут шеи и спорят взахлёб. Пытаюсь прислушаться, но кроме «…думаю, она» ничего не выцепляю.

— Бонаконы раньше жили в вотчине Дарителя Огня. Только их почти всех истребило во время Пламенного Мора, а остальных добили охотники. Встречаются на Ничейных Землях. Редкий зверь. Единственный в Кайетте, кто выкидывает пламя таким вот образом и только после сладкого. Любого сладкого.

Просеиваю крупицы знаний. Мирный нрав, скорость, если переест — высокая, только много сладкого им вредно. Легко лазает по скалам, потому что очень любит соты диких пчёл. А огненный выброс — защитный механизм от охотничков. В паре книг были истории про бонаконов с такой мощью задней железы, что от залпа деревья валились и стены растворялись.

Может, и врут.

Балбеске, понятно, знания побоку. У неё на уме своё.

— Хм, другим мечтам придёт подождать. У меня новая — прокатиться на таком миляге! Как думаешь — они не рассердятся, если я его малость одолжу?

Молча гляжу на неё и силюсь выдумать третье прозвище.

— Не оценят, конечно, — огорчается Крыша-Куку. — А зря. Этот чёртов городишко явно нуждается в хорошей встряске!

Рядом с нами хватаются за сердце три стародевицы из пансионных. А одна из тех самых, следящих, наоборот, сигает к нам.

— Ты — это ты⁈ — шипит таинственно.

Я даже вмешаться не успеваю.

— Ну, конечно же, я — это я, — выдаёт Дурилка ещё более таинственным шипением. — А вы-то думали — я кто-то другой⁈

У девицы неумело подведённые чёрным губы, дорогие серьги и глаза фанатички.

— Огненная Чайка? — уточняет она.

Дурилка делает бровками и показывает Печать Огня.

— Естественно!

— А… ох… все сёстры тут, как ты и приказывала.

— Шикарственно!

— Так значит… значит, ничего не отменяется?

— Да всё будет просто люто!

— Л-люто?

— Прям-таки жесточайше!

— А план — что план, в силе? А эта… она с тобой?

— А эта с нами, — Дурилка кивает на меня и всовывает губы Фанатичке в ухо: — Тут кой-какие обстоятельства вскрылись, есть план даже получше. Надо бы пошептаться.

И уволакивает обескураженную деваху, прямо в сторону её подружек. Значит, слежку тоже отследила.

К зверям Балбеску подпускать нельзя, но на оперативной работе, может, и ничего.

Пару минут гляжу, как Крыша-Куку витийствует в окружении поклонниц. По жестам видно –выуживает информацию и пудрит мозги. Время от времени делает руками «Пыпыщ!» И оглядывается по сторонам — изображает бдительность. Фанатички хором кивают.

Нет смысла тратить на них Дар. Тру Печать и направляю Дар на зевак. Всё равно пока Балбеска была рядом — это было бесполезно.

Фильтровка потока — дело сложное. Прикрываю глаза, делаю двойной пас ладонью, настраиваюсь на интонации тревоги, злости, страха…

Ахи, вздохи, аплодисменты — прочь. Обсуждения пожертвований, каких-то вечеров и чьей-то внебрачной дочки. Не утопиться бы в этом словесном навозе.

— … испортила свою любимую шляпку, это же неприемлемо!

— Дамэйра, будешь наказана за поведение, так и знай!

— … абсолютно ужасные твари, омерзительно, больше ни за что…

— Такая провокация, с этими алапардами!

Голоса летают вокруг роем приставучих полуденных мух. Гнусавые, томные, усталые, звонкие, старые, сварливые, опасливые. Покусывают уши, настырно ползают по коже. Откладывают личинки слухов.

Кого-то облили кровью на той стороне — вроде бы, там был голос Пухлика. Если не случилось побоища — значит, не кровавые варги. И что-то не так на центральной арене, там что-то то ли страшное, то ли отвратительное… Какие-то твари.

Можно было бы пройтись вдоль шатров, но на фильтровке потока это сложно. И всё равно стою удачно. К «Лавке редкостей» явно потянется народ. Всех типов народ.

— … что скажешь? Может быть, здесь?

— Эйми сказал — лучше во время феерии, но я…

— Дирк говорил — кто-то из наших уже начал.

— Это Роббейн, ему всё не терпелось, он даже не слушал во время инструктажа. Послушай, тут не то…

— Может статься, Роббейн был прав? К чему медлить?

Нервные шепотки. От них кисловатый привкус во рту. Ищу глазами — кто может быть. Стоят возле дальней клетки с разными шнырками — там, где поменьше народа. Молодые, прилично одетые типы. Только нервноватые. Жмакают что-то в карманах аккуратных курточек. Подбираюсь ближе, слышу что-то насчёт того, что объявились новые обстоятельства. Что Роббейн — идиот, и Эйми всем, решительно всем не велел спешить.

— Передай остальным, если увидишь. Эйми сказал — возможно, придётся уносить ноги.

— … безумие… посмотри, что они творят… мы должны заявить о себе! Должны обличить… что он себе думает?

— Понятия не имею, он был каким-то странным. С кем-то говорил, а может, что-то понял. Говорю тебе — лучше не спешить.

— Теперь ещё и ты уговариваешь меня молчать! Разве мы — не те, кто кричит о справедливости⁈

— Тс-с-с!

Разрываюсь между желанием сблевать и порывом впечатать ладонь в лицо. Справедливые-Зелёные-Крикуны. Выползли защитнички, будь они неладны. Книжные протестуны, у которых в башке — навоз яприля о том, что каждого зверя нужно отпустить гулять на свободу вот прямо сейчас. Включая раненых, больных, крайне редких. И тех, что тут же погибнут на воле из-за того, что верят людям.

Несколько раз пролезали к нам, пока мы были на выездах. Как-то раз два часа