— Показать, кто лучше. Кто эффективнее… укротил живое. Перед своими показаться — у кого методы круче.

Дурилка спрашивает насчёт методов. Будто не догадывается.

А два единорога в шатре танцуют.

Выделывают нежнейшие па. Отплясывают — то вальс, то антаретту, а то что-то дикарски-народное. Кипенно-белая самка и иссиня-чёрный самец. Кланяются друг другу, взмётывают гривы и хвосты. Вздымаются на дыбы, посвёркивают копытами, скрещивают шеи — и опять плывут, плывут в танце, будто два гигантских сухопутных лебедя.

Под ахи и вздохи толпы. Образцовых прихрамовых деточек. Мамаш с мужьями и детьми на поводочках. Пациентов лечебок и сиротинушек.

Кружатся и кружатся — с остекленевшими глазами, опухшими бабками, напряжёнными спинами.

Под действием запрещённого артефакта. Того, что погружает в мир музыки и заставляет неостановимо плясать.

— Траулан — отборная мразь, жадная тварь с подвязками в Мастерграде и Аканторе. Танцующие звери. Всегда только через артефакты. В королевских дворцах показывает эту мерзость.

Дёргаю разинувшую рот Балбеску — нет сил смотреть на бедных зверей.

— Гоняет бестий почти без перерывов. А срок жизни у них…

Даже если их забрать или выкупить — они уже будто отравлены. Скоро перестают есть и пить, Грызи говорит — только музыку слышат.

— Мы как-то пытались. Заканчивать пришлось Конфетке с её ядами.

Потому что я отказалась подпускать к бедным зверям Мясника. Даже для последнего удара.

Хочешь знать методы живодёров, а, пухликовская дочка? В любой шатёр могу ткнуть и назвать, я всех этих тварей в лицо знаю. Их, их методы, их несчастных зверей.

«Удивительные трюки весёлых керберов». Кнут, голод, боль.

«Укрощение строптивых» — удары магией, голод, боль.

«Воздушные Войны! Спешите! Из Крайтоса!!» — это старик Хмарнек, дрессировщик птиц, он Травник. Дурманящие зелья.

Цирк Эрнсау на той стороне — редкое исключение, там ко зверям хорошо относятся, там даже варги с терраантами бывает, работают.

Опланд — тёмная лошадка с громкой славой и скрытыми методами, наверняка сказать нельзя, потому что они не подпускают к зверям чужаков. Только звери слишком уж послушные и со слишком тусклыми глазами.

«Невероятное представление на льду» — это братья Претейры, три урода из Крайтоса. Показывают ледяных антилоп, фейхов и йосс. Запугивают огнём, морят голодом.

«Сад цветущих шнырков Эмилейна Холвейга» — этот самый Эмилейн вечно ищет разных шнырков, ещё и сам насильно скрещивает. Можно не спрашивать — куда девается выбраковка.

Из нормальных тут разве что Эрнсау да заводчица тенн Холли Торфейн — вот она, милая старуха. Обожает своих птах, а те для неё поют как ни для кого в Кайетте. «Пустой элемент», кстати, за что её от души презирает когтистая родня.

«Пламенеющее Представление» — эти керберов и огнистых лис просто душат Даром Холода и Даром Воздуха. Для послушания.

— А это там что? — бормочет Балбеска и рвётся мимо «Пламенеющего Представления» к самой большой площадке.

Яркие тенты над клетками и загонами. Кричащие надписи — красное на жёлтом. «Лавка редкостей дядюшки Бэнкса». Переездной зверинец, который пускают на съезды дрессировщиков. Просто потому, что их бестии — сами по себе трюки. Как и дядюшка Бэнкс, которого в жизни никто не видал.

Подхожу вслед за Балбеской к клеткам и загонам. Звери аккуратно рассованы по своим местам, снабжены пояснительными надписями. Окружены дорогущими защитными артефактами. Кое-где и помощнички Бэнкса с умильными физиономиями торчат — поясняют каждую редкость.

— Ой, там тхиоры, какие миленькие, — щебечет Дурилка у первой же клетки. И тут же нарывается на пояснения, что это ужасно кровожадные твари, уничтожают буквально всё что видят, вот посмотрите, как они сейчас специально для нас крысу раздерут.

Полные сладострастного ужаса охи зрителей. Крыса не прожила пяти секунд –кишки во все стороны. Тхиоры скалятся и шипят на толпу, глаза налиты кровью. Бедолаги. Чёрный самец и пятнистая самочка — где достал, интересно. Надо будет Грызи сказать — может, опять какой-то умник брак от геральдионов продаёт.

Наши тхиоры малость одурели по весне, но вполне себе дрессируются. Обожают гонять за мячиком и наблюдать за птичками из клетки. И покусывать вольерных — несерьёзно, в процессе игры.

Дальше полны клетки гибридов и химер — невидимый дядюшка каждый раз ухитряется добыть новых. Зайцелопы с ветвистыми рогами сталкиваются и лупятся на полную — весна. У самочек есть ещё и крылья, так что две-три задумчиво порхают наверху, иногда роняя самцам на головы шарики.

— Вольпертингеры, — говорю я, когда Балбеска радостно орёт: «Это ж сколько мать-природа бахнула для такого⁈» — Так их по-научному называют. Мать-природа их не создавала. Грязные учёнишки понавыводили для знати. То ли до Братских войн, то ли после них. В Академии было модно это, насчёт выведения гибридов.

А прекратилось только после Воздушных войн, спасибочки Шестой Кормчей, которая решила, что природе и так уже хватило.

— У-у-у-у, милашные милашки, — выламывается Дурилка. — Как ты думаешь, а папочка мне купит, ну вот хоть одного? Ой, они так понравятся мамочке! Слушай, а почему у нас-то в питомнике их нет?

Последнее хоть не обычным ором. Но за нами и без того следят. Несколько девиц в плащах и надвинутых шляпках. Перешёптываются, переталкиваются суетливо и тащатся вслед.

— Потому что никто не знает, откуда этот самый Бэнкс их берёт. У него куча подручных и поставщиков, подкупить не получается. Проследить тоже: постоянно колесят по Кайетте, и откуда и них новые…

— Вот это ж да-а-а!

Дурилка уже в прыжке к самому большому загону, вокруг которого толпится люд. Люд временами хором восклицает: «Как неприлично! Ужасно непристойно!» — но не расходится и только машет надушенными платочками.

Кошусь на следящих за нами девиц — им явно есть какое-то дело до зелёных перьев Дурилки.

Смотрю в загон и про девиц забываю.

В загоне стоит самый настоящий бонакон. И я разеваю рот пошире, чем Балбеска, потому что ни разу не видела живого бонакона — только шкуры да чучела в замках у папашкиных знакомых. Грызи говорила — в глуши ещё живые остались, варги натыкаются, бывает, но это…

Он стройный и шоколадно-коричневый, размером с молодого бычка. Морда хитроватая и весёлая, и над мордой полно кудрях. Кудряхи плавно переходят в два рога — нелепейших и смешных, закрученных внутрь и спиралями. Рога золотистые и блестят, как два ярмарочных леденца. Копыта у бонакона тоже золотистые, а продолжаются они чем-то вроде когтей — когтекопыта, ух, поближе посмотреть бы. А хвост совсем не