В конце спектакля произошло очередное чрезвычайное происшествие. Новоявленный узурпатор Самозванец должен был въехать на сцену верхом. Но дирекция театра категорически запретила появляться лошади на сцене.

У Санина нашлось время для другого образного варианта. Более заостренного и удачного. В сани с Самозванцем были впряжены люди. Они волокут их, как грядущую народную, собственную беду… И плач, вещий плач Юродивого сопровождает их.

Париж был потрясен. Холодная чопорная Опера раскалилась. Зрители хлопали, кричали, махали платками, взбирались на кресла, бежали к сцене, бросали цветы.

Санин не удивлялся, он считал, что и Россия не слышала и не видела такой постановки оперы Мусоргского.

После «Бориса Годунова» во всем мире будут петь, играть и ставить иначе.

Критики и музыковеды долго будут разбираться, как и почему именно русский композитор Мусоргский вошел в плоть и кровь всей современной французской музыки. Будут разбираться, в чем секрет силы и продолжительности этого влияния.

Лидия Стахиевна занялась более узким и скромным делом. Она разбирала газеты, делала вырезки, касающиеся режиссера Санина, ее любимого мужа.

Самые лучшие эпитеты, обращенные друг к другу, не мешали им спорить по каждой мелочи. Она была певицей и музыкантшей. Он, поставив первый музыкальный спектакль, скромно надеялся, что почти сравнялся в знаниях с ней, милой Пушисткой.

Лидия Стахиевна читала: «Главное действующее лицо в этом спектакле – толпа, и держится она изумительно. Русские хористы поражают мощью, верностью, гибкостью и выразительностью, и восхищают они игрой своей еще больше, чем пением. Каждый из них играет как актер – с удивительной непринужденностью и непосредственностью. В движении толпы столько силы, жизни, волнения, что французский зритель потрясен и поневоле начинает завидовать. Режиссер, правящий движением этих масс и с жаром воодушевляющий их своим присутствием – А. Санин, – превосходный артист, которому мы воздаем особое почтение». Так писал авторитет в критике Пьер Лало в «Lе Теmps» («Время»).

«Несравненного Санина, режиссировавшего оперу, следовало бы любой ценой («приковать золотыми цепями») удержать в нашей «Гранд-Опера». Мы не имели ни малейшего представления о самой возможности такой постановки» – это из респектабельной «Figaro».

– Ты хочешь, чтоб тебя «удержали»? – спрашивала мужа, смеясь, гордясь и тревожась, Лидия Стахиевна.

– Уже удерживают. Получил сразу два предложения – выбирай!

Они же выбрали возвращение в Петербург. Но Александра Санина теперь знала вся Европа. Его имя стало синонимом блестящих оперных постановок.

Зеленые платья и зеленые пояса

Это был конец недели. Лидия Стахиевна и Екатерина Акимовна составляли меню на следующую семидневку. Был приглашен повар. До его прихода дамы всласть поговорили о снобизме французов, который проявляется, например, в том, каких они собак держат, какую моду предпочитают, в выборе района, где намерены поселиться, «в фасоне» обеда. Вечно они вносят свои неписаные правила в этикет, моду, этику, дипломатию, искусство, литературу.

– Даже в юриспруденцию, – сказала Екатерина Акимовна.

– Ну да, – поддержала ее жена брата, – они же свято верят в закон и право, полагая, что все должно делаться по правилам, в нужное время и в нужном месте.

Екатерина Акимовна улыбнулась: кому-кому, но Лидусе это никак не могло понравиться, ведь она никогда не оказывалась в нужное или обещанное время в нужном месте. Или забывала, или путала адреса и часы, а всякие намерения зачастую так и оставались на долгое время намерениями. Вот так было и с домашней кухней. Повар был француз, и отсюда шли все неудовольствия столом. Конечно, до лягушачьих окорочков, огромного количества чеснока, свиных ножек с копытцами на блюде дело не доходило, но постоянное Вlаnquеttе de vеаu (рагу из телятины под белым соусом) с постоянным переходом к семи сортам сыра утомляло.

Деликатные беседы с поваром, намеки на то, что типично французский завтрак – кофе с молоком или какао, хлеб с маслом и вареньем, круассаны, тающие во рту, – неразумное питание, с огромным количеством калорий – не по возрасту, да и не по комплекции Саниных, – не приводили ни к чему. Во время беседы француз очень возбуждался. И в то время как русский человек чаще обходится интонационным рисунком и модуляцией голоса, желая лучше выразить свои чувства и переживания, француз пускал в дело руки. Именно они придавали формы, очертания, объем его возражениям. Он целовал кончики пальцев, подносил ладони ко лбу, похлопывал тыльной стороной ладони по щекам. Этот последний жест в сочетании со словами говорил дамам, что повару скучно слушать неразумные, непрофессиональные речи русских. В конце концов он складывал губы «гузкой» и делал длинный выдох, что означало крайнее раздражение. Да и как было спорить с французом, если именно его нация снабдила рестораны, кафе, закусочные, забегаловки кулинарией, кастрюлями, фрикасе, консоме, суфле, эскалопами, паштетами, муссами, соусами?! Это, заметьте, вклад не только в мировую языковую сокровищницу!

Поэтому Санины давно решили найти русскую повариху и сделать стол близким к отечественным вкусам, с небольшими изменениями в сторону местной кухни при приеме гостей. Решили давно – но не сделали. Лидия Стахиевна чувствовала себя виноватой, ибо Хаосенькой, пусть и «милой», но была именно она. А Екатерина Акимовна никогда не посягала на права хозяйки дома, которую любила за массу других убедительных достоинств.

– О Господи! – раздался голос Санина и, сильно косолапя, хозяин как бы вкатился в комнату.

– О Господи милостивый, благослови раба своего Александра на подвиг! – обратился он к иконе Спасителя, висевшей в углу комнаты, вывезенной из Москвы в память о матери. Три раза осенил себя крестным знамением и повернулся к жене и сестре, которые об упомянутом «подвиге» спрашивать не торопились, ибо знали за Сашенькой манеру преувеличивать, фантазировать, мистифицировать, впадать в экзальтацию. И при этом он жил не одной ролью, а целым сонмом образов.

– Я приглашен в «Ла Скала», в Милан. Впервые! Удостоен!

– Милан? Город – без физиономии, без своего характера. После Парижа, Барселоны, да даже Петербурга, – небрежно бросила Екатерина Акимовна, любившая иронизировать над любимым братом, сбивать с него спесь и возвращать к действительности.

Санин мгновенно приутих, посмотрел на жену:

– Но ведь это «Ла Скала»! Про меня прознал дирижер Артуро Тосканини.

– От кого?

– От итальянцев, певших в моих постановках в Испании.

– Сашенька, родной, видишь, как слава о тебе по земле расходится.

Лидия Стахиевна обняла его и стала развязывать бант на рубашке. Она собственноручно сшила этот бант вместо галстука, который всегда у мужа сползал набок.

– Лидуня, дело не в славе. Ты его не балуй, он и так гарцует не хуже сицилийских скакунов…

– …Потому и возникла симпатия… – Лидия Стахиевна помолчала и без всякой иронии добавила: –