Она ласково обняла его, поцеловала:

– Поздравляю, Саша! Это же прекрасно! Если бы кто-то сказал тебе, двадцатилетнему помощнику Станиславского, что ты подпишешь контракт с «Метрополитен-оперой», что бы ты тогда ответил этому провидцу?

Санин задумался, улыбнулся:

– Тогда я ему просто не поверил бы, но поблагодарил бы за комплимент. А вот позже, когда ты согласилась выйти за меня, и я как на крыльях летел в Александрийский театр, я бы уже не исключал такой возможности. Но, придя домой, подумал о том, как это все сложно: бросать все и мчаться за океан на целых два года.

– Во-первых, мы уже с тобой мчались через океан – и ничего, домчались и примчались обратно. А во-вторых, я могу остаться здесь, с Катей, мы уже взрослые девушки, не правда ли? А в-третьих…

– Нет! Без тебя я никуда не поеду!

Лидия Стахиевна только улыбнулась: в этой реакции – весь он.

Санин понял, что теперь для радости можно открыть все клапаны. Он быстро побежал за Катей, схватил ее за руку и притащил недоумевающую сестру в малую гостиную.

– Что стряслось, затворники?

– Скажи ей, Лидюша!

– Нет уж, пожалуйста, скажи сам! Ты заслужил это право, – не согласилась Лидия Стахиевна.

Екатерина Акимовна настороженно переводила взор с брата на невестку, пытаясь понять, в чем дело, хотя душа уже подсказывала, что за Александра в очередной раз можно порадоваться.

– Имею честь вам сообщить, что я, Александр Акимович Санин, твой брат, приглашен главным режиссером в «Метрополитен-оперу»! Контракт уже подписан!

Катя бросилась ему на шею:

– Послушай, Америка – богатая страна. Оттуда внимательно следят за всем, что происходит в искусстве, и стараются перевезти за океан все лучшее. Лучшие картины, скульптуры, приглашают лучших музыкантов, певцов и дирижеров. Раз тебя пригласили, это означает, наш дорогой Александр Акимович, Сашенька, что ты в данный момент самый лучший оперный режиссер в мире. И расти тебе дальше уже некуда, в лучшем случае ты лишь можешь остаться на этом уровне! Эх, если бы была жива мама, как бы обрадовалась она этому известию!

Когда все успокоились, Катя обратилась к обоим:

– А теперь обещайте, что пригласите меня в Нью-Йорк на одну из первых премьер! В награду же я, так и быть, помогу вам упаковать чемоданы, а через два года как ни в чем не бывало пущу вас в квартиру!

…Катя ушла, а Лидия Стахиевна подошла к Санину:

– Саша, у меня тоже новость: мне кажется, я его видела.

– Кого? – недоуменно спросил Санин.

– Того русского незнакомца… Саша, я боюсь и хочу скорее уехать в Нью-Йорк. Он шел за нами от дома, потом по Пасси до самого универмага на расстоянии около пятидесяти метров, ни разу не упуская нас из виду. Высокий, бледный, в черном плаще. Один раз я попросила Катю подождать, а сама вернулась, будто потеряла перчатку. Увидев, что я иду назад, он тоже стал удаляться. Я подошла к Кате, он – опять за мной. Мне кажется, он просто нас преследовал, чтобы мы испугались. И я напугана до предела.

Санин обнял жену, она вся дрожала. Как мог попытался успокоить ее.

– Все дело в том, что ты чего-то боишься. Но тебе нечего бояться, вся наша жизнь как на ладони.

Однако сам он теперь точно знал, что это был «тот русский незнакомец», так они прозвали его меж собой.

* * *

Несмотря на воодушевление, с которым «женский собор» воспринял его предстоящую работу в «Метрополитен-опере», оставшись наедине с собой, Санин почувствовал неуверенность – как писатель пред чистым листом бумаги. «Метрополитен-опера» – один из известнейших и крупнейших театров мира: огромная сцена, в зале – более трех тысяч мест. Прекрасные условия контракта. Но это театр звезд – солистов и дирижеров. Режиссер там на второстепенном месте, так было всегда, и вряд ли Санину удастся изменить эту традицию. А кроме того, ставить там придется не любимые русские оперы, а западноевропейских композиторов. Правда, опыт у него уже был, однако одно дело театр «Колон» в Буэнос-Айресе, другое – «Метрополитен-опера». Опростоволоситься в Нью-Йорке – значит опростоволоситься навсегда. Но он знал по опыту – чистый лист бумаги остается таковым, покуда перо не оставит на нем первых слов, первых предложений. И хотя наверняка они будут перечеркнуты, другая мысль родит другие – нужные, единственно правильные слова. А это значит, что все сомнения нужно оставить до Нью-Йорка, до первых шагов по закулисью «Метрополитен-оперы», до встречи с дирижером, хором и солистами. Тогда родится первое слово, которое неминуемо потянет за собой другие…Глаза боятся – руки делают. Он давно знал по себе – новое, как побег из корня, тянется из опыта уже пережитого. И чтобы обрести равновесие в новой сложной ситуации, надо попытаться извлечь из прошлого похожую ситуацию, в которой ты рвал на себе волосы, грыз ногти, лизал задницу одному и мешал с грязью другого, а назавтра – наоборот. И все для того, чтобы добиться нужного тебе результата. По достижении же его тебе все прощалось по одной простой причине: аплодисменты делали героями всех. В этот момент забывались и пот, и слезы, и проклятья в твой адрес. Успех – один на всех, и было неважно, кто и какую цену за него заплатил.

И как ни крути, переезд в Нью-Йорк у него уже был, хотя тогда ему не приходилось пересекать океан, а нужно было просто сесть в поезд в Москве, чтобы через сутки оказаться в Петербурге, в Александрийском театре. В «Метрополитен-опере», кстати, может статься, будет даже легче: в Америке – культ босса. А актеры-александринцы встретили довольно враждебно его, выходца из Московского Художественного театра, театра, который анархически и последовательно разрушал все каноны. Тут не обошлось и без недоразумений. Несмотря на успешные гастроли МХТ в Петербурге, показавшие, что новый театр ставит актера во главу угла, александринцам казалось, что новаторство Санина зиждется не на примах, а на статистах. Каково режиссеру уже на первой встрече с актерами увидеть не только любопытные, но и настороженные, а то и откровенно враждебные взгляды, знает лишь режиссер, переживший это. Слава богу, уже первый спектакль по пьесе Островского «Дмитрий Самозванец» доказал александрийцам обратное: нет второстепенных ролей, если, конечно, в спектакле нет второстепенных актеров.

Да, надо взять перо и написать первое слово, начать. Читая с актерами пьесу, Санин всегда знал, чего он хочет от труппы. А вот понимание того, как этого добиться, всегда приходило во время репетиции,