– Дорогой мой Сен-Сир, мы вас давно ждём! – Удино вышел навстречу. Но объятий и улыбок не было. Более того, Удино едва выдержал насмешливый взгляд Сен-Сира, напоминавший о поражении под Клястицами.

Никола-Шарль Удино знал, что в его распоряжение прибыл один из способнейших военачальников не только французской армии, но всей Европы. В своё время Сен-Сир, отличавшийся спокойствием и невозмутимостью, успешно командовал Рейнской армией, в то время как он, Удино, был в ней всего лишь полковником. И только размолвка с императором и временная отставка не позволили Сен-Сиру стать маршалом. Но Удино знал и другое: Сен-Сир завидовал своим товарищам по оружию, поэтому нередко держал свои войска в бездействии, в то время как рядом с ним другие дивизии оказывались смятыми противником. Тогда Сен-Сир выступал вперёд и, пользуясь усталостью врага, бил его, создавая, таким образом, впечатление, что победу одержал он один. Кроме того, если генерал Сен-Сир и был одним из армейских командиров, лучше всех умевших использовать войска на поле сражения, то в перерывах между сражениями он меньше всего заботился о благополучии и обустройстве своих солдат. Он никогда не интересовался, получали ли его солдаты и офицеры достаточно провианта, одежды, обуви, в надлежащем ли состоянии находится их оружие. Он не устраивал никаких смотров, не посещал госпитали и даже не спрашивал, существуют ли такие. Он считал, что заниматься всем этим должны командиры полков. Такое отношение к своим воинам вело к тому, что, отдавая должное его таланту полководца, они не любили его.

…Сен-Сир докладывал о прибытии. Ярцев, затаив дыхание, продолжал вслушиваться, запоминая каждое его слово: «6-й Баварский корпус… 2 дивизии… всего порядка 13 тысяч… всю кавалерию император оставил при себе… Принять сражение или не принять? Считаю, надо принять… у нас 30 тысяч, у Витгенштейна всего 17…»

Ярцев осторожно спустился по лестнице, на последней ступеньке едва не вскрикнув от боли в ноге. Гнат застыл в тревожном ожидании.

– К ним подошло подкрепление – корпус генерала Сен-Сира, – тихо произнёс Ярцев, и лицо его стало мрачным. – Ты на лошади скакать можешь?

– Два года как не садился. Не могу – нога.

– И у меня нога, и доктор запретил мне ездить верхом, – сжал кулаки Ярцев, но тут же обмяк. – Что ж, придётся рискнуть. А что ещё остаётся делать?

– Куда скакать-то надо?

Ярцев окинул Гната осуждающим взглядом:

– Разговорчики, поручик Козинкевич! Через полчаса быть у меня. Всё расскажу.

Лил дождь, и на завалинке никто не сидел. У входа во двор больничной избы Ярцев с трудом спешился, затем, прихрамывая, направился к входной двери.

– Эй, кто тут живой?

На крик вышел Михалыч, отложил на скамейку вынутую изо рта трубку и, увидев хромающего Ярцева, осторожно обнял его за плечи, помогая идти:

– Кажись, не проходит? – спросил он про ногу.

– Было уже лучше да вот на скаку разбередил рану, – пояснил, чертыхаясь, Ярцев.

Они вошли в избу. Пахнуло спёртым воздухом и отваром трав.

– Здорово, братцы!

– Здравия желаем, – негромко откликнулись Луговой и Крутов, не добавляя при этом ни «ваше благородие», ни «Пал Петрович», и это вызвало одобрительный взгляд Ярцева. Он, мокрый от дождя, встряхнул капли с одежды и огляделся. Всё так, как несколько дней назад: четыре кровати, три из которых занимали мнимые больные – его связники; шкафчик с инструментами и лекарствами. Стоп! На четвёртой кровати кто-то лежал.

– Это ещё что за хворый? – строго спросил Ярцев и шагнул к новоявленному больному. – Ты кто будешь, братец?

Тот, лежавший лицом к стене, вздрогнул, повернулся на другой бок и впился взглядом: французский офицер, говорящий по-русски, вызвал у него плохо скрываемый испуг.

Старенькое одеяло сползло. Больной подтянул его и закутался так, что виднелась лишь лохматая голова с длинной окладистой бородой, да цепкие, загадочно блестящие глаза какого-то рыжеватого отлива.

– Местный я, крестьянин буду, из соседней деревни Охримовичи. Прокопием Мелешко звать, – заикаясь проговорил мужик.

– Чем занемог?

Прокопий Мелешко молчал. Похоже, он был не готов к допросу. А может, ему было просто тяжело говорить?

– Да не такой уж он хворый, – ответил за него Алёшка Крутов. – Он с ватагой спалил усадьбу своего барина – поляка. Тот французов вызвал на помощь. Всех побили, а ему одному удалось бежать. А хвора у него простая – испужался. Лекарь Пётр давал ему какие-то успокаивающие настои на травах.

– Это правда? – спросил Ярцев Прокопия.

Тот после секундной паузы утвердительно закивал головой.

Белорусские крестьяне встретили французов настороженно. Надеялись, что Наполеон отменит крепостное право и даст им свободу. Но этого не случилось: освобождать крестьян Белой Руси от гнёта помещиков Бонапарт не собирался. Зато польские помещики встретили французов на ура, помогая им в первую очередь продовольствием и фуражом, которые забирали у своих же крестьян. Если учесть, что и сами воины Великой армии, минуя помещиков, занимались реквизированием у крестьян продовольствия и фуража, то крестьяне, как говорится, становились ободранными до нитки. Но кроме материального есть ещё и духовное. Крестьяне белорусы, в отличие от своих хозяев, были в большинстве своём православными. Поэтому для них власть французов и торжество поляков являлось возвращением к столь ненавистному недавнему прошлому. Реакция была соответствующей: белорусские крестьяне вооружались вилами и топорами и нападали на французов, а усадьбы помещиков, сотрудничавших с французами, разоряли и жгли.

Так что случай с Прокопим Мелешко воспринимался как правдоподобный. Впрочем, Ярцеву было не до расспросов. Поразмыслив: здесь или не здесь давать последние наставления, он решил, что не здесь – всё-таки посторонний, хоть и крестьянин. И увёл троих своих связников в прихожую:

– Вот что, братцы. Мне нога не позволяет долго находиться в седле. Дай бог, назад до града Полоцка добраться. А посему: к нашим едут Мохов и Луговой. Немедленно. Дорога знакома. Михалыч, вот это, – Ярцев протянул Мохову пакет с донесением, – передать лично в руки полковнику Мещерину. Где его найти, знаешь. И он вас обоих знает. Луговой, прикрываешь Мохова. Крутов, остаёшься. Присмотри за этим… как его… Прокопием. Что-то он мне не нравится.

Михалыч осторожно взял пакет, сунул за пазуху. Ярцев наблюдал