Махарбал настаивал, не теряя ни минуты, пока противник деморализован, идти на Рим. Ганнибал отказался. Тогда раздосадованный Махарбал сказал: «Ты умеешь побеждать, Ганнибал, но пользоваться победой не умеешь». В итоге Рим выжил, а потом усилился. А чем закончил Ганнибал, мы хорошо знаем. Вам, Бертье, это ничего не напоминает?

– Напоминает, Ваше Величество – ситуацию под Полоцком.

– Правильно, Бертье. Сен-Сир тоже умеет побеждать, но не умеет пользоваться результатом победы. – Бонапарт окинул взглядом своего ближайшего соратника и добавил: – Это со временем ему, да и всем нам, может дорого стоить.

* * *

– Ох-ох-ох… У вас же нагноение… – покачал головой Витковский. – Ну, зачем же вы, милейший, сели на коня? Я же предписал вам: пять дней осторожная ходьба, лучше с тростью. Где ваша трость?

Донадони-Ярцев, понуря голову, молчал. Хоть Витковский и был своим человеком, далеко не все тайны ему полагалось знать.

– Что ж, готовьтесь потерпеть, – вздохнул Витковский и позвал: – Кристина!

Нагноившуюся рану пришлось вскрывать. Витковский надел врачебный халат, взял в руки кривой нож, протёр рану какой-то пахучей жидкостью. Подошедшая Кристина встала рядом с Ярцевым и держала в руке обрывок бинта, смоченного спиртом. Затем Витковский краем ножа осторожно приблизился к нагноившейся ране… Жгучая боль пронзила тело Ярцева, но он не издал ни звука.

Во время Шведской войны он был дважды ранен: один раз легко, другой… чуть было не дошло до ампутации руки. Вот уж там пришлось терпеть! Особенно, когда лекарь исследовал глубину раны щупом, а после доставал пулю. И всё это в полевых условиях: рядом пальба, громыхают пушки, а у палатки лекаря лежат и стонут такие же, как он, раненые, а то и похуже – с оторванными частями тела.

– Ну, вот и всё, – констатировал Витковский, накладывая бинтовую повязку, и глубоко вздохнул, как человек сделавший нужное дело. – А вы молодец, не издали ни звука. Бывает, мои пациенты кричат так, что за версту слышно.

Витковский уложил Донадони-Ярцева на диван, велев с полчаса спокойно полежать, и, уходя, напомнил:

– Завтра в то же время ко мне на перевязку. Небольшую прогулку разрешаю, но только с тростью.

Устроившись на диване, Ярцев задумался. Тяжёлые мысли овладели им. Нет, нога здесь ни при чём, не о раненой ноге думал он, и не жгучая боль после разреза и обработки раны терзала его душу. Передвигаясь по городку, хоть и с трудом, он в нескольких местах прислушивался к разговору офицеров и солдат. И что же он увидел, услышал: у них, усталых и голодных, бодрое настроение, и говорят они… о победе! Выходит сражение закончилось в их пользу? А если это так, то, значит, что его добытое с таким трудом донесение не дошло до Мещерина и, соответственно, до Витгенштейна… От этой мысли Ярцеву стало не по себе.

Он даже не расслышал, как к дивану подошла Кристина.

– Это вам пан Витковский просил передать, – сказала она по-русски и положила рядом с диваном трость.

– Благодарю вас, сударыня, – Ярцев сделал попытку подняться, но она запротестовала:

– Лежите, лежите.

Тогда он решился:

– Выполню все ваши пожелания, но и вы выполните одно моё. Посидите со мной.

Она видела в нём только человека, нуждающегося в помощи. Будь он здоров, она, возможно, просто бы ушла.

– Посидите, прошу вас, – повторил он.

Кристина Витковская взяла стул, поставила рядом, присела.

– Дайте вашу руку, – попросил он.

Она смутилась:

– Вам не кажется, сударь, что это уже второе пожелание?

Ярцев улыбнулся:

– Это продолжение первого. А если серьёзно, я верю в одно: если молодая женщина прикоснётся к руке раненого воина, он обязательно поправится.

– Откуда у вас такое поверье?

– Давным-давно с моим отцом произошёл случай, который едва не стоил ему жизни, но сделал его счастливым.

Она впервые с интересом посмотрела на него:

– Какой же, если не секрет?

Как бы он хотел рассказать всю правду… но, нельзя. Иначе пришлось бы поведать, кто он такой на самом деле. И Ярцев перевёл разговор в другое направление:

– Скажите, пани Кристина, вы действительно хотите стать доктором?

Такой вопрос застал её врасплох, и она ответила не сразу:

– Хочу, как мой отец, – проговорила она и, на миг сомкнув глаза, тихо добавила: – Но, видимо, никогда не стану.

– Но почему?

– В России женщинам путь в медицину закрыт. Да и не только в России – везде.

– Простите, сударыня, я не знаток истории, но, по-моему, в Древней Греции разрешалось женщинам учиться медицине в школах?

– Знаю… И первой такой женщиной была Агнодика из Афин. Она решила обойти запрет, по которому женщинам и рабам нельзя было изучать медицину, и переоделась мужчиной.

– Молодец…

– Смеётесь…

– Что вы, что вы. Простите, сударыня, ради бога… Что же дальше?

– А дальше: ей долго удавалось скрывать обман, а когда всё открылось…

– Неужели её казнили? – на лице Ярцева появилось сострадание.

– Нет, за неё заступились её же пациентки. Но это было давно, очень давно. Поэтому у меня единственный шанс постичь медицину… Будете смеяться…

– Переодеться мужчиной?

– Угадали.

– Но, позвольте, зачем переодеваться. Насколько мне известно, в Московском университете есть медицинский факультет.

Упомянув Московский университет, Ярцев разом смолк. Он многое знал о нём, потому что у него была мечта: уйти после войны в отставку и поступить в университет изучать инженерное дело. Как бы он хотел сказать об этом сидящей рядом с ним застенчивой молодой женщине с серыми умными глазами, тоже мечтающей учиться.

– Медицинский факультет есть, – вздохнула Кристина, – но женщинам туда путь закрыт. Для поступления в университет нужно сначала получить начальное образование, а потом среднее. У меня нет ни того ни другого – меня воспитывали моя тётя пани Магда и гувернантка. Но это ещё не всё. – Она горько усмехнулась. – Преподавание медицины женщинам совместно с мужчинами считается неприличным. Этому противится мужское общество, опасаясь, что изучение устройства человеческого тела, его пороков и дурных болезней приведёт к женскому развращению.

– Ну, хорошо, – не унимался Ярцев, – есть же