взбесило, и я хотел было от всей своей рабоче-крестьянской души ругнуться на него. Но вспомнив, что вокруг идёт бой, и мы на одной стороне, сдержался. Абсурдность ситуации была полной. Мне не давали наступать свои, и никто меня защищать от этого произвола не хотел. Даже боевой товарищ, который помогал мне ранее, отказывался сейчас прийти на выручку.

— Видал, что говорит? — обратился Апраксин к Садовскому. — И так уже минут пятнадцать.

— Правда? — удивился тот, порылся, вытащил из-за пояса флягу и протянул её мне: — Алёша, на, попей воды.

— Не надо, — всё ещё злясь на весь мир, отмахнулся я. — Мне вон тот, — я кивнул на раненого бойца, — тоже всё попить предлагал. А потом помогать отказался. Предатель какой-то.

— Какой предатель, Лёша? Ты о ком говоришь? — не понял Садовский и, показав рукой в ту сторону, где сидел мой странный раненый приятель, прошептал: — Лёша, там же никого нет.

Я воспринял его слова как издёвку.

— Господи! Они меня с ума сведут своими разговорами! — вслух взмолился я, а потом, понимая, что у них преимущество в силе, на время решил сдаться. Потёр рукой глаза и устало прошептал: — Ладно. Отпустите. Никуда пока не поползу. Отсюда буду вести бой.

Мои помощники переглянулись и аккуратно отпустили ноги. Но далеко не отползли, оставшись лежать рядом.

Это меня вновь взбесило, и я, чередуя стрельбу по немцам с руганью, стал объяснять бойцам, что лежать группой на снайперской позиции, это не просто моветон, а в корне неверно, ибо выдаёт эту самую снайперскую позицию с головой.

Те, после пятого выстрела, взяли с меня обещание, что я никуда не убегу, и послушно наконец-таки чуть отползли в сторону. Но не далеко, а всего на десяток метров.

Воевать стало намного свободнее и менее душно.

«Ишь, устроили тут душилово! — с негодованием отметил я, перезаряжая винтовку. — И даже в сумасшествии попытались меня обвинить. Говорят, бойца нет, который сейчас рядом с ними сидит. Вот шутники!».

Выстрелил, затем ещё, а потом убрал палец со спускового крючка. И всё потому, что сомнения, закравшиеся в голову, требовали объяснений. Их нужно было развеять. И я, чтобы убедиться в том, что не сошёл с ума, от приклада повернул голову и посмотрел на место, где лежали бойцы.

Уловив мой взгляд, Садовский и Апраксин мгновенно подобрались, и кто-то из них спросил:

— Что, Лёша?

— Гм, — задумался я, понимая, что никого, кроме них двоих, не вижу, поморгал, протёр глаза и посмотрел по сторонам.

В тридцати метрах справа от нас, трое бойцов, заняв позицию у подъезда в дом, вели стрельбу по больнице. Сфокусировал зрение и вскоре понял, что знакомых лиц среди них нет.

Перевёл взгляд на правый фланг. Там в пятидесяти метрах пятеро наших бойцов также вели бой с противником.

Больше поблизости никого не было.

Краем глаза заметил пару высунувшихся в оконные проёмы немецких голов, быстро их отработал и, повернувшись к Садовскому, спросил:

— Слушай, а ты сейчас с кем сюда прибежал?

— Один, — ответил тот. — Лейтенант госбезопасности Воронцов дал задание найти тебя и передать, чтобы ты к больнице не приближался, а работал на расстоянии. Сюда немцы отошли.

— И я ему о том же, Михаил. А он всё вперёд норовит ползти, — закивал в его поддержку Апраксин.

— А я тебе не об этом говорю, — сказал я и поправился: — в смысле — спрашиваю. Я хочу узнать, ты один сюда прибежал или с кем-то из красноармейцев? И если с кем-то, то где он?

— Один, один. Командир приказал, и я мигом сюда, тебя искать.

— А ты говоришь, — продолжил я недоумевать, обращаясь теперь к Апраксину, — что на телеге сюда мы только с тобой вдвоём ехали? Ещё бойца со мной не было?

— Вдвоём конечно, Лёшка, — ответил тот и забеспокоился: — Тебе что, мерещится что-то?

— Жесть! — обалдел от такой новости я, а потом констатировал текущее положение дел: — Хьюстон, у нас проблемы…

Сказать, что я был в шоке, это ничего не сказать. Я был буквально обескуражен. И дело тут было не в том, что мне привиделся кто-то или что-то. А в том, что сейчас я становился опасен не только для врагов, но и для своих. Было очевидно, что из-за множества контузий, усталости и истощения, нервная система у меня дала сбой.

Становилось очевидным, что мне нужен отдых. Но мог ли я себе позволить такой отдых тогда, когда ведутся боевые действия, и спасения из вражеского плена ждут наши люди?

Ответ лежал на поверхности: Нет! Не мог я оставаться в стороне.

Вот только была проблема в том, что, стреляя по врагу, я мог попасть по нашим. Ведь, сейчас уже никто не мог дать никакой гарантии, что всё, что я вижу, не является сумасшедшей галлюцинацией.

Ущипнул себя за руку и почувствовал ужасную боль. А всё потому, что щипать себя за открытую рану было по меньшей мере глупо.

В глазах потемнело. Немного поморгав и отойдя, подполз к Апраксину с Садовским и попросил пожать мне руку.

Те не поняли мой замысел, но всё же на рукопожатие ответили.

Посчитав, что такой проверки было достаточно, и эти двое являются реальностью, вновь отполз на свою позицию.

«Хорошо, будем считать, что Апраксин и Садовский находятся рядом. А что с остальными бойцами? Они есть, или их нет?»

Вновь посмотрел по сторонам, а потом на своих помощников, которые лежали за грудой кирпичей, и которых теперь стало опять трое. Прокашлялся и, исподлобья покосившись на перевязывающего руку несуществующего бойца, не став отвечать на его кивок, решил больше сегодня на галлюцинацию внимания не обращать.

Нет, сам по себе факт, что от постоянных контузий, ранений, бессонницы и тому подобного, я сейчас находился не в себе, я принять мог. Но вот то, что в таком, изменённом состоянии,