все, чего вы хотите и в чем нуждаетесь? А ты ноешь из-за того, что я не появляюсь на ваших играх, – бушует он. – Вот что я тебе скажу. Прояви себя, получи драфт в хороший клуб, и даю тебе слово, что буду присутствовать на каждой игре.

Он переходит от попыток вызвать сочувствие к родительским манипуляциям. Ни то ни другое не вызывает удивления. Потому я невозмутимо смотрю в окно.

– У тебя реально хватает наглости проявлять ко мне неуважение, когда ты потратил чертову уйму денег с моей кредитки на новенькую дорогую игрушку?

Я должен чувствовать себя виноватым, зная, что меня поймали, или, по крайней мере, волноваться, но ни одной из этих эмоций нет. Внутри только пустота.

– Где ты спрятал тачку? Опять в каком-то гараже с дырой в стене?

Вообще-то, в автомастерской Трипа, придурок, но ты никогда этого не узнаешь.

Его взгляд мечется между мной и дорогой.

– Все еще нечего сказать? Никакого «прости, я был неблагодарным сыном, пап»?

– Голдены не любят извиняться, – сухо говорю я. – Но ты это уже знаешь.

Боковым зрением я вижу, как он крепче сжимает руль. А потом отец резко съезжает на обочину. Мимо проносится поток машин, и я физически ощущаю вес следующего заявления.

– Ты воспользовался моей карточкой, – говорит он, – а значит, залез в сейф.

Вот оно. Мудак знает, что попался. Он пытается казаться сдержанным, спокойным и собранным, но это вранье. На самом деле, я бы на деньги поспорил, что эта маленькая поездочка была сымпровизирована только для того, чтобы узнать про сейф. Мои язвительные комментарии за ужином просто дали ему карт-бланш на то, чтобы вытащить меня из-за стола, не вызвав подозрений у мамы.

Он всегда способен выкрутиться.

– Как ты взломал код?

Я пожимаю плечами.

– Ты умен, когда дело касается бизнеса. Но не особо, когда речь идет о здравом смысле.

Он фыркает от смеха.

– Справедливо.

Долгое неловкое молчание, которое следует за этим, означает только одно: он хочет сказать еще что-то, но не совсем понимает, как это сделать.

– Сынок, ты знаешь, что в моем бизнесе много подводных камней, – начинает он. – А это значит, что есть аспекты, которые ты не совсем понимаешь. Другими словами, если ты…

– Я видел телефон, – выпаливаю я, избавляя его от страданий.

– …И?

Безропотность Вину Голдену едва ли присуща, но именно ее я слышу в его голосе. Смирение.

– Я не просматривал его, – эту ложь особенно легко произнести, поскольку мне нравится, когда он думает, что я в неведении.

– Не то чтобы там есть что скрывать. Я просто…

– Брось.

Он обрывает фразу при звуке моего голоса, и я испытываю облегчение. Больше не нужно выслушивать его бредни.

Мне на плечо опускается тяжелая рука, и я смотрю на нее, предпочитая не встречаться взглядом с человеком, которому только что солгал.

– Я одинаково люблю тебя и твоих братьев, – делится он, – но всегда оценивал тебя по более высоким стандартам, Уэст. Потому что ты старший.

– Не знал, что мое рождение на две минуты раньше наделило меня бесконечной мудростью, – огрызаюсь я.

Отец не сразу реагирует на мой тон, вероятно, по одной причине: сейчас он ходит по очень тонкому льду. Ему не известно доподлинно, что я видел в его секретном телефоне.

– Это нечто большее, – продолжает он. – Ты просто прирожденный лидер. Я видел это в тебе с первого дня.

Мое внимание сосредоточено на рукаве его рубашки, и я едва слышу, что он говорит дальше.

– Ты же знаешь: все, что я делаю, только для вас, мальчики, и вашей мамы, правда?

Вопрос эхом отдается в мыслях, и его брови сходятся на переносице, когда я тянусь к запонке на его запястье. Пристальный взгляд следует за мной, пока я убираю с его руки длинный светлый волос.

– А что насчет нее? – спрашиваю я, кладя волос на приборную панель. – Ее ты трахаешь тоже ради нас?

Отцовская рука сползает с моего плеча. Он откидывается на спинку сиденья.

– Думаю, я знаю, почему ты опоздал домой на час, – добавляю я.

Из всех возможных реакций, которые могли быть у этого человека, он выбирает смех. Ведь наша семья для него – просто смех. Затем следует сокрушенный вздох, который означает, что он собирается отказаться от очевидного пути – лжи, – и собирается озвучить правду. Поэтому я приготавливаюсь.

Вот оно.

– Послушай, я никогда не притворялся совершенным, Уэст. Никто из нас не совершенен. Я мужчина и делаю то, что делают все мужчины, – утверждает он. – Это правильно? Нет. Но так все устроено. Поживи с мое, и однажды ты все поймешь.

В голове вспыхивает воспоминание, и я вынужден закрыть глаза. Мне вспоминается то время, когда я хотел провести с ним его сороковой день рождения – тогда я все еще считал его самым лучшим отцом в мире. Мне было всего восемь, но я помню все ясно, будто это случилось вчера. Вплоть до каждой детали. Помню тот момент, когда забрался на заднее сиденье его машины. Помню запах его одеколона, который все еще витал в салоне. Но самое главное, я помню девку, с которой он поехал увидеться. Он не знал, что я спрятался сзади.

Они немного поговорили. Достаточно долго, чтобы я понял: они общаются уже какое-то время. Она была адвокатом, каким-то образом связанным с фирмой отца.

Я был слишком потрясен, чтобы отвернуться, и тихонько сидел сзади, пока она продолжала отсасывать ему на переднем сиденье.

Я молча наблюдал из тени, слушая сочетание его полных похоти стонов и ее громкого чавканья. Все это время я, восьмилетний мальчишка, отчаянно пытался понять, как он мог сделать нечто подобное. Мама так сильно любила его, всегда любила.

Естественно, я так и не получил объяснения.

Когда женщина закончила, она сплюнула остатки спермы в пустой стаканчик из-под фастфуда. Затем, после попытки поцеловаться, она стерпела отказ, вылезла из машины и исчезла внутри высокого офисного здания.

Меня обнаружили, когда я двинулся и случайно ударил ногой по креплению сидений. Отец внезапно осознал, что я был в машине все это время, понял, что я собственными глазами видел, как он изменял моей матери. И, возможно, ему даже пришло в голову, что он не заслуживает пьедестала, на который я его возвел.

И какова же его реакция на это вопиющее грехопадение?

Реакция на то, что я выплакал все глаза?

Лекция.

Главным образом, он настаивал на том, что, если я расскажу маме, это разрушит нашу семью и разобьет ей сердце, убеждал меня, будто ее боль станет полностью моей виной. По его словам, динамика нашей семьи была немного сложнее, чем я понимал: если я расскажу о том, что видел, все развалится. В восемь лет я поверил в это дерьмо, и этот ублюдок купил мне мороженое, прежде чем отвезти домой. Как будто это решило вопрос.

По сей день я все еще сломлен и испытываю чувство вины за то, что тогда не сделал большего. Но одна вещь, сказанная отцом в ту ночь, не была ложью. Моя мать и правда настолько хрупка, как он сказал. Только это не отменяет того факта, что кое-кто заслуживает расплаты.

Если не мой отец – когда его грех всплывет наружу, это разобьет сердце мамы, – то это должны быть его женщины.

Я разберусь с каждой, о которой узнаю. Став старше, я могу сделать хотя бы это. Должен ради мамы.

– Вот что я тебе скажу, – снова говорит папаша. – Давай-ка решим этот вопрос прямо здесь, просто сравняем счет. Ты оставляешь весь этот маленький разговор между нами, а я не поднимаю шум из-за того, что ты пользуешься моей карточкой. Звучит как план?

Я молчу, ведь мне нечего ему сказать.

– Приму это за «да», – заключает он уверенным тоном.

Как будто ничего не произошло, он тянется, чтобы включить радио. Затем, проверив, нет ли пробок на маршруте, снова выезжает на дорогу.

Этим вечером он был с Саутсайдской сучкой. После чего вернулся домой, сел за обеденный стол, где притворился, будто не сделал ничего плохого. Притворился чертовым семьянином. На что я никогда не покупался.

Легко догадаться, что задержало его так надолго, что заставило опоздать на час. Я не ошибаюсь, уверен. Учитывая